Куртизанка

Для него мадам Габриэль и Франсуаза были всего лишь женщинами, которые катались верхом на Бальзаке, Флобере или Набисе по лесу, куда он привозил для них ленч, подтягивал ослабевшую подпругу или подковывал копыта их лошадям. Соломенно-желтые, прямые как палка волосы Франсуазы развевались по ветру, подобно выпущенному рою стрел, когда ее кобыла срывалась в галоп; голубая грива мадам Габриэль переливалась и играла, как океанские волны. Но Симона была совершенно другой. Она казалась ему яркой и обжигающей иллюзией, которую ему страстно хотелось заполучить. Он не мог сдержаться и, ухаживая за ее лошадью, прижимался лицом к крупу там, где сохранялся ее запах.

А потом, спустя не такое уж долгое время после смерти матери, его отец женился на Эффат, персиянке-горничной Франсуазы, и его жизнь переменилась. Отец начал проводить все свободное время в обществе молодой жены. Симона стала посещать лицей и с головой погрузилась в учебу. Она больше не заходила за ним на конюшню, чтобы он предсказал ей будущее по линиям на ладони или познакомил ее с только что родившимся жеребенком. Они больше не прятались под мостом через озеро, и его уши больше не горели от рассказанных ею сплетен. Даже прадедушку Симоны, раввина, не обошли вниманием фантазии молодого конюха. Он часто воображал, как старик бродит по Большому дому, заглядывая в волшебные будуары своей внучки и мягко упрекая ее за проступки и проказы.

Впрочем, время от времени Симона находила время прокатиться верхом вместе с Сабо Нуаром и вручить ему подарки — запонки из оникса, книжку с мифами, оперный лорнет в оправе из слоновой кости, — но виделись они крайне редко. Ему было мало этих свиданий. Он начал задаваться вопросом, а действительно ли жизнь в раю так прекрасна, как о том говорят, особенно когда рай постепенно ускользает от тебя, становясь все более недостижимым. В этом доме, которым правили недоступные для него женщины, он всерьез рисковал тем, что адский огонь, сжигавший его плоть, поглотит в конце концов и его самого.

Он редко покидал поместье, боясь, что в его отсутствие может понадобиться Симоне, разве что в тех редких случаях, когда узнавал о том, что какая-нибудь бедная женщина должна отправиться на гильотину. Тогда он шел к тюрьме Ля-Рокетт, что между Бастилией и кладбищем Пер-Лашез, и, прислонившись к стене темницы, мысленно прощался с душой, которая скоро встретится с его матерью. Или же ехал в Cour d'assises[22], где проводились процессы над правонарушителями. Пристально глядя на человека, стоящего перед судьей, он чувствовал, как напрягается каждая жилка и клеточка его тела от нависшей над преступником опасности, получая таким образом встряску, которая так была необходима его организму.

А сейчас он не сводил глаз с окна Франсуазы в надежде узнать, не поддастся ли Симона, в нарушение данного ему слова, на уговоры своей матери и не ступит ли на стезю, которой шли ее мать и бабушка. Он навел свой лорнет на фасад замка с тридцатью двумя окнами. Он рассматривал их чаще и дольше, чем признался бы в том самому себе, с лорнетом или без него; и с отдаленного края поместья, и с самого близкого расстояния, на которое он только осмеливался приблизиться, но между ним и замком всегда оставался двор с наядами, в котором шестьдесят девять статуй извергали воду из своих промежностей, посылая электрические импульсы по его жилам.

Он представлял Симону в оконном проеме, раскинувшую руки в стороны, приглашающую его окунуться в ее наготу, представлял ее округлости — болезненно сладостную греховную сущность, — самую выдающуюся куртизанку из всех куртизанок, а себя — неутомимым любовником, который имел над ней власть в постели.

Уловив какое-то движение в окне, он вытянул шею. Лорнет увеличил и приблизил сияющий ореол рыжих волос Симоны над оконным карнизом. Она находилась в будуаре Франсуазы. Она поддалась искушению. Она нарушила обещание. Сердце Сабо Нуара оборвалось, замерло, и он застыл словно громом пораженный. Но вот она снова мелькнула в окне, и он пришел в себя. Оттого, что она была там, он чувствовал себя разбитым и уничтоженным.

Глава тринадцатая

«Grace a Dieu»[23], — подумала мадам Габриэль, закрывая глаза. Ее голубые ресницы искрились на солнце. Облаченная в перчатку рука бережно поглаживала рубиновый гарнитур, расстаться с которым у нее не было сил. На эти рубины уже положила глаз Франсуаза — и они превратились в предмет ее вожделения. Мадам Габриэль удовлетворенно вздохнула — наконец-то она снова в привычных объятиях своих садов. Тем не менее ночь, проведенная во дворце, оказалась триумфальной.