Курзал

А люди ждали выходных, зарабатывали отгулы к отпуску, бегали по магазинам во время обеденного перерыва, боролись по общественной линии за усиление, укрепление и обеспечение трудовой дисциплины, шепотом обсуждали последние новости, переданные накануне по «Би-би-си», горячо переживали свои успехи и чужие неприятности, наблюдали, в частности, припав к окнам, как дочь профессора Кашубы однажды целых пятнадцать минут провалялась на тротуаре перед институтом, пока Алла Антохина на правах принципиального человека не позвонила Евдокиму Никитичу и не сказала со всей прямотой, что Верочка, по-видимому, в нетрезвом состоянии лежит в двух шагах от проходной, а это не совсем удобно. И вообще!

Евдоким Никитич буркнул «благодарю вас», и через три минуты все наблюдали, как завлаб без пальто и с голой лысиной, венчающей башенный череп, пытается поднять с земли свое дитя. И, представьте, поднял. И отряхнул, и поволок домой. Просто сдохнуть можно: считается, что — культурные люди, профессора, пятьсот рублей оклад…

А назавтра ходил по институту с таким видом, будто ничего не было. Встретил в коридоре Аллу, кивнул с царственным видом и проследовал мимо. Ни «спасибо», ничего. «Интеллигенция!»

— Представляешь, — сказала Алла Максиму, угрюмо сидящему за дежурным столом возле вивария, — вот так и все люди: им делаешь добро, а они тебе за это — козью рожу. Ах, прости, совсем забыла — ты же Верочкин поклонник…

Не отвечает. Будто не слышит.

— Макс, ты что, обиделся? Я же пошутила. Макс!

Лихтенштейн поднял голову.

— Я не обиделся, — четко сказал он, — уйди, пожалуйста.

Алла хотела сказать, что это хамство, она, конечно, уйдет, а он пусть потом просит извинения, она все равно… но ничего этого не сказала, ни одного слова, потому что вдруг почувствовала, что сейчас разревется. Она повернулась и медленно пошла прочь, опустив плечи, секунду назад так кокетливо и элегантно обтянутые югославским свитером. Никогда еще она не видела у Максима такого лица.

Алла

Алле было совершенно ясно, что Максим прогнал ее из-за Валерки, точнее, из-за вчерашнего разговора в буфете. Началось все с Лукницкого: прошел слух, будто его сын, женатый вроде бы на еврейке, собирается уезжать. Не то в Америку, не то в Аргентину, значения не имеет — Лукницкого и так, и так попрут с работы.

— Жаль, — задумчиво сказал Максим, хотя ничего, кроме вреда, он лично от старикашки не видел.

— Мне, представь, по-человечески тоже жалко, — отозвался Валерий. — Но, к сожалению, в данном конкретном случае администрация не имеет другого выхода.

— Это почему же?

— А то, что родственники за границей.

— Ага. И он им будет продавать за доллары секретные сведения про нашего червяка. Поштучно. Со скидкой.

Вот тут бы Валерке и отвязаться, — Макс был явно не в духе, но Алла хорошо знала мужа: стоит возникнуть спору, ни за что не отступится, пока не докажет свое. Последнее слово всегда должно быть за ним.

— Кончайте, — все-таки сказала Алла и дернула Валерия за руку, но он не двинулся.

— Продавать он им, может, ничего не будет, но через пару лет и сам пожелает уехать. К родне.

— Вот интересно, — вдруг спросил Максим, пристально глядя Валерию в глаза, — вот ты, как ты, лично, относишься к этим отъездам?

— Я? — На лице Валерия проступило холодное, упрямое выражение. — Лично я, — сказал он, отчетливо выговаривая каждое слово. — Отношусь. К отъездам. Очень. Положительно. Я их горячо приветствую. Воздух чище!

Не дожидаясь ответа, Валерий зашагал к дверям. Он шел большими шагами, высоко подняв голову. Маленький, коренастый, всей своей фигурой, даже спиной, выражая непреклонную принципиальность. Бросив на Максима испуганный взгляд, Алла выбежала в коридор за мужем.

— Ты… ты что? — прошипела она, оглядываясь на дверь буфета. — Ты что — уже совсем?..

— В чем дело? — спросил он сквозь сжатые зубы. — Я кого-нибудь опять оскорбил?

— А ты как думаешь? Нет, мне это нравится… «Оскорбил»! Что значит «воздух чище»?

— То и значит, родная моя. Значит то, что, если они все отсюда выкатятся, для России будет только польза. Как-нибудь без них, сами… Скатертью дорога, и чем скорее, тем лучше. Надоело! Без конца охи да вздохи: туда их не пускают, там «за-ти-а-ют». Как же, попробуй, пусти, в России места приличного ни для кого не останется!

— Опомнись! Сколько в Советском Союзе евреев и сколько мест?