Курзал

А потом и началось… Лиза и ругала его, и отпихивала, и плакала: «Ну, чего тебе, дураку, от меня? Хоть бы уважал, тебе двадцать три, а мне четвертый десяток, помоложе не нашел?» Не слушает, лезет, морда красная. И еще смеется, гад такой: «А я люблю, чтобы постарше, давай, давай, делись опытом!» Бандюга. Пять лет в колонии отсидел, говорит, по ошибке. Врет все… Еле вырвалась. Он вслед кричал, мол, ладно, гуляй пока, подожду, терпение есть, все одно никуда не денешься. Всю дорогу до дому бежала, ревела в голос, а дома — бабушка. Как увидела, тоже в слезы. И причитать: пропала девка, совсем пропала, что ж это, вином разит, в который-то раз… А Валька-паразит тогда не подвел, честно отработал и смену сдал, как положено. А теперь проходу не дает, держит слово. Лиза пожаловалась Наташке, подруге, а она: «Тоже мне! Для кого себя бережешь, для артиста Тихонова? Валька мужик молодой, интересный. Ну, отсидел — так тебе за него замуж не идти. А киноартистов у нас тут нету, не завезли, даже по талонам не выдают. Все старика своего ждешь? Не смеши!»

«Старика»! Да знала бы она…

Нет, уж чего-чего, а такого, чтоб с Дербиным, Лиза себе не позволит, здоровьем сына поклялась. Скорее Валька сдохнет, гопник! А вот выпить понемножечку с дядей Гришей, хорошим человеком, это совсем другое, особенно когда бывает такая тоска — хоть в петлю. Или как сегодня, в честь Нового года, тут вообще святое дело!

…Сейчас бабушка с Алешей ждут ее, готовятся, Алексей тарелки носит, расставляет. Помощник. Последнее время больше сидит дома — морозы, к тому же во дворе обижают мальчишки. Дразнятся, прямо в лицо гадости кричат. Он ведь не слышит, вот им и смех. А то еще подбегут сзади, толкнут. Недавно лоб раскроил о крыльцо. Лиза уж думала, придется накладывать швы. Бабушка обмыла, привязала что-то, теперь заживает.

Жалко Алешу, мальчик он добрый, доверчивый, тянется к детям. И не глупый… А мать все свое: полудурок да полудурок. Неправда, он все понимает, старается. Вместе с Лизой ходит в магазины, у Лизы сумка побольше, у него поменьше. А надо, так можно послать и одного. Лиза напишет на бумажке, что купить, даст деньги, он пойдет, принесет. И продукты, и всю сдачу до копейки. Продавщицы уж кого-кого, Ленечку своего не обсчитывают никогда. И бабы многие жалеют, пускают без очереди. Лиза считает — зря. Пусть приучается, ведь жалеют, пока маленький. А вырастет? Станут гнать, унижать, не посмотрят, что калека. Не любят у нас калек… Брат писал: есть такие интернаты, то ли у них, он узнает, то ли в Вологде, а может, в Кириллове, там и лечат, и обучают специальной азбуке, а некоторых даже могут научить говорить. Вот бы устроить туда! Конечно, страшно — как оставишь одного? Алеша — домашний ребенок, ласковый, Лизу любит. Обхватит, уткнется, и все уркает по-своему. Как котенок. Жалко до слез, а плакать нельзя, увидит — разревется, час потом не уймешь… Мать с бабушкой одних тоже не бросить, еще неизвестно, какая мать выйдет из больницы… Как начнешь думать… Лучше не начинать.

…Летом тогда, после отпуска, как было тошно — не померла же! Поревела, конечно. И дура. Он ведь все сделал правильно, как Лиза сама и хотела. А что встречать не пришел, так ее, бестолковщину, пожалел: по два раза не прощаются, долгие проводы — лишние слезы. Самому наверняка было тяжело, ведь стерпел! Потому что сильный человек. Вот и радуйся, что было у тебя в жизни такое, что другим даже во сне не приснится! Даже Наташка признает: повезло, это да, тут и спорить нечего. Только она, конечно, со своей колокольни: «Три недели в каюте первого класса, на всем готовом да при своем мужичке — прямо как в сказке про Золушку!» Ну что с нее возьмешь? У нее своя жизнь — муж, детей двое, ладно, Бог с ней… А Лизе теперь надо Бога молить, чтобы у него все было хорошо. Девочки молодцы, узнали, как да что, написали ей. Катя пишет: разговаривала с Александром Николаевичем по телефону перед Ноябрьскими, был веселый, собирался за границу, в командировку. Она ему — от Лизы привет, сказал: «Спасибо, ей тоже». А что он еще мог сказать?.. Нет, все правильно…