Кусатель ворон

— Шучу, — сказал я. — У нас нет лепрозория, просто в больнице работала. Отец библиотекарь, мать медсестра. И Устька тоже хочет. Помогать страждущим, туда-сюда. Она вяжет носки для неимущих, иногда с таким остервенением, что стирает себе в кровь пальцы.

Про утопление в проруби, магазин «100500 мелочей» и Церковь Сияющих Дней я умолчал.

— Это хорошо, — сказал Жмуркин. — Хорошо, немцы такое уважают. Самоотречение всякое… У нас в программе два визита, один в детский дом, другой в дом престарелых. Не подведут?

Жмуркин кивнул на контингент.

— Нет, ты что, — успокоил я. — Они же с цепи так и рвутся — доброе дело хотят совершить.

— Ну-ну… Посмотрим.

Жмуркин достал планшетник и стал сверять маршрут, но почти сразу вернулся от маршрута к тревожным мыслям.

— Должны вообще-то, — сказал он. — Ну, не подвести. Хотя ничего нельзя гарантировать, конечно. Вообще, немцы суровые. Александра уже у нас была с оркестром…

— Ты говорил, — напомнил я.

— Ага. В Алжир… Не, в Тунис ездила.

— Тунис — это тебе не Золотое кольцо.

— Поглядим, — отмахнулся Жмуркин. — Вообще, с девчонкой проблем, я думаю, не возникнет. Но на всякий случай ты за ней пригляди. Сам понимаешь, племянница бундесканцлера.

— Что?

— Ага, — кивнул Жмуркин. — Троюродная, но все равно. Мало ли. Может что-то неправильно понять, ясно? Она неправильно поймет — а ты ей как надо объяснишь.

— Без проблем.

Пригляну. Отчего же не приглядеть. Пора выходить на международный уровень. В своем отечестве я мало востребован, отправлюсь в сторону Запада. Скажу, что мне тут рот затыкают, не дают правду доносить до народа. Вот, к примеру, Лаура Петровна — она меня всегда ущемить готова.

Я поднялся и, держась за спинку соседнего сиденья, громко спросил:

— Лаура Петровна, а когда мы в питомник заедем?

Лаура Петровна обернулась:

— В какой питомник?

— Как в какой? В змеиный. Мне сказали, что мы непременно заедем в питомник.

— Ты что-то путаешь, Витя, — заметила Лаура Петровна. — В питомник мы не заедем.

— А почему? Почему мы не заедем в питомник?

Лаура Петровна растерялась. А я смотрел на нее с обличением. Честно говоря, я совсем не знал ни про какой питомник. Хотя нет, знал, но не про змеиный, а про питомник выхухолей, но он тут был совсем ни при чем. Просто мне захотелось ее немного позлить. В ознаменование начала путешествия. Злить Лауру Петровну ведь так приятно. Я бы даже сказал, что это оказывает на меня терапевтический эффект. Нормализуется внутричерепное давление. И потом, немного отравить ей настроение было просто моим святым долгом, когда отравляешь настроение начальствующему работнику, он начинает гораздо лучше работать. Почти в два раза лучше. Иногда в три. Для этого, кстати, журналистика и придумана — чтобы повышать эффективность всякого производства, ведь для того, чтобы лошади шибче бежали, их принято жарить шпорами. Впрочем, на этот счет у меня своя теория.

— Виктор, я не знаю, про какой питомник ты говоришь, — повторила Лаура Петровна.

— Ну да, никто не знает, — сказал я. — Это тайна. Из городского бюджета выделяются деньги на содержание змей, причем деньги немалые, в то самое время как в тот же городской бассейн уже пять лет не могут налить воду. А змеи ничего, размножаются! Каждый день по полкоровы съедают. Лаура Петровна, а правда, что наш мэр большой любитель…

— Виктор, прекрати этот балаган! — рассерженно сказала Лаура Петровна. — Это возмутительно!

Она стала усиленно выражать прической неодобрение и шептать — «я же говорила его не брать».

А я подсел к Александре и сказал:

— Примерно вот так.

— Не поняла… Что вот так?

Александра поглядела на меня, и я вдруг увидел, что глаза у нее прекрасны. Такие большие немецкие глаза, глубокие, темные, выразительные, мне сразу же захотелось написать что-нибудь лирическое, про Рейн, про красавицу Лорелею, тряхнуть, так сказать, стариком Гейне.

— Примерно вот так в нашей стране угнетают свободу слова, — пояснил я Александре. — Бюрократизм, коррупция. А как там у вас, в Рейнвестфалии?

— Я из Баварии.

— И это прекрасно, — сказал я. — В Баварии пекут прекрасные соленые крендели. Это так?

— Да… — растерянно сказала Александра.

— Всю жизнь хотел попробовать.

Я придвинулся к Александре ближе и стал смотреть в ее глаза.

— Всю жизнь, — повторил я. — Мечтал. Вкусить хрустальных вод, так сказать, с родных холмов, с любимых перелесков. Пожевать желудей из Тевтобургского леса… Я ведь, между прочим, тоже немец. И моя бабушка тоже печет крендели. И до сих пор проливает горючие слезы по недосягаемой родине.

— Ты немец?! — удивилась Александра.

— Да. Еще в восемнадцатом веке мои предки перебрались в Россию, спасаясь от гонений…

Я не очень помнил, какие там были гонения, наверняка какие-нибудь были.

— Мы из Восточной Пруссии, — сказал я. — Из-под Кенигсберга. Мой прапрадедушка был потомственным…

За окном промелькнула стела, возвещавшая, что наш район безвозвратно закончился. И тут же автобус начало трясти, причем довольно сильно, ухабы оказались глубокие, подбрасывало изрядно, Александра схватилась за мою руку.

— Колдобины! — проявила Александра неплохое знание русского.