Кусочек жизни. Рассказы, мемуары

— Так чего же ты, дура, так мало? Покажи деньги. Гм… Семь… нет, верно. Восемь тысяч. Куда же их теперь деть, не держать же дома. Надо в банк. Жаль, сегодня закрыто.

— Да, надо поскорее, а то еще кто-нибудь выпросит. Сегодня как раз Ершова должна была зайти. Еще пронюхает.

— Ну откуда же она может узнать! Там, в бистро, ты не заметила, не было никого из русских?

— Кажется, нет. А впрочем, поручиться не могу. Они всюду лезут.

— Ну, если кто-нибудь был, тогда кончено. Живо разнесут по всему городу, да еще приврут.

— Беда, что мы вечно варимся в этой русской каше. Почему мы до сих пор не могли завести французские знакомства? Разве среди твоих товарищей по заводу не найдется симпатичных людей?

— Ну, знаешь, очень уж они простоватые.

— Больше всего боюсь Ершиху. Она всюду бегает — живо пронюхает. А у нее трое детей и за Глебика заплатить нечем. Конечно, ей покажется вполне естественным, чтобы мы предложили ей несколько сот франков.

— Эка хватила! Несколько сот! А она тебе давала, когда тебе было до зарезу нужно за пальто заплатить? Ведь не давала?

— Так откуда же она возьмет?

— Ну и тебе тоже неоткуда взять. Вообще, надо отдать справедливость, и знакомства же у нас! Этому плати за ученье, этому давай на квартирный налог, а третьему вообще есть нечего. Знакомые должны служить для приятного отдыха и развлеченья, а они всю душу вымотают. Вот помяни мое слово, что они уже пронюхали о наших деньгах.

В дверь постучали.

— Пневматичка.

«Дорогая моя, забегу в семь часов. Нужно повидаться по неотложному делу.

Ваша Ершова».

— Что бы это могло значить? — задумалась Катя.

— Пронюхала, — мрачно решил Уланов.

— Как же быть?

— Уйти из дому, и все тут.

— Обидится. Ведь она предупредила.

— Что ж мы, по-твоему, обязаны быть всегда в распоряжении госпожи Ершовой? Много чести. Скажем потом, что ушли с утра.

— А куда же мы пойдем? В синема? Теперь уже четвертый час. Ни то ни се.

— Ну, посидим где-нибудь в кафе.

— Накурено, душно. Господи, вот не было печали. Воскресенье, вместо того чтобы отдохнуть, изволь мотаться, как беспризорные. А куда ты деньги спрячешь? Не таскать же с собой. Еще вытащат.

— Отдать хозяину под расписку.

— Это чтоб он всем разболтал!

— А по-моему, просто велим консьержке сказать, что, мол, ушли на весь вечер, а сами будем тихо сидеть.

— И лампу зажигать нельзя. В щелку виден свет. Вот тощища! Ну, да что ж. Видно, ничего не поделаешь.

Сидели тихо. Спали. Дремали. Прислушивались. Стало темнеть. Катя тихонько всплакнула.

— Может быть, все-таки заплатить за Глебика? И Мукашевича жалко.

— Заплатишь за Глебика, все узнают, что деньги есть. Начнут допытываться, наврут, наплетут. Все равно всем не поможешь и только врагов наживешь.

— Интересно, неужели Ершиха уже пронюхала?

В четверть восьмого за дверью заскреблось, и зашуршала записка, подсунутая снизу.

Долго не смели шевелиться, смотрели молча. Четверть часа прошло. Рискнули.

— Я и так знаю, что там. И читать не стоит.

А в записке было:

«Безумно жалею, что не застала. Ту квартирку, о которой мы говорили, могли уступить вам, но ответ надо было дать до восьми часов. Ужасно жаль, что упустили.

Ваша Ершова».

— Ай, как жаль! — загоревала Катя.

— А мне не жаль, — твердо сказал Уланов. — Что-то она стала подозрительно услужлива. Береженого Бог бережет. Лучше от них подальше.

Международное общество

«Международное общество» — это, не правда ли, наводит на мысль о спальных вагонах? Но речь идет совсем не о спальных вагонах, хотя нечто общее и можно было бы найти. Например, уснуть там могли бы далеко не все, а только люди привычные. Но не будем на этом останавливаться.

О международном обществе, которое я имею в виду, заговорила первая мадам Ливон. Это ее идея.

— Довольно нам вариться в своем соку! — сказала она. — Ведь все то же самое и те же самые. Пора, наконец, вспомнить, что мы живем в Париже, в международном центре. Зачем нам киснуть в этом заколдованном кругу, в этом эмигрантском гетто, когда мы можем освежить свой круг знакомства с новыми, может быть, чрезвычайно интересными, с даже полезными людьми. Так почему же нам этого не сделать? Кто нам мешает? Мне, по крайней мере, никто не мешает. Я великолепно владею французским языком, муж знает немного по-английски, овладеть испанским — это уже сущие пустяки.

Так начался международный салон мадам Ливон.

То есть это была мысль о нем, зерно, всунутое в плодородную почву и быстро давшее росток.

Почвой этой оказался двоюродный бо-фрер самого Ливона — Сеничка. Сеничка знал весь мир, и для него ровно ничего не стоило собрать желаемое общество.[77]

Ознакомившись с идеей мадам Ливон, он немедленно потребовал карандаш и бумагу и стал набрасывать план. План отчасти по системе патриарха Ноя.

— Англичан, скажем, два. Довольно? Американцев тоже два. Французов надо подсыпать побольше. Их раздобыть легче. Шесть французов. Три самца и три самки. Испанцев… сколько испанцев? А?

Считали, записывали.

— Экзотический элемент тоже должен быть представлен. Какие-нибудь креолы, таитяне, — вставила мадам Ливон.