Кустодиев

Эта пара, как вспоминала жена Рязановского Александра Петровна, иногда вызывала подозрение у блюстителей порядка. Не только у Кустодиева в это время с ногами не ладилось. Не в лучшей физической форме находился и Рязановский. Спускаясь по ступенькам, они заботливо поддерживали друг друга, да еще и громко смеялись над собственной немощью. А напротив — полицейское управление, и Дежурный пристально наблюдает за ними: никак напились. Однако с виду — люди почтенные, арестовать и отвести в участок все же не решился.

Наконец друзья прощаются, выразив надежду вновь увидеться осенью. Кустодиев садится на пароход — до Кинешмы. А дальше, к «Терему», — почти шестьдесят верст от Кинешмы на лошадях, так называемым галичским трактом, ту пору этот старинный торговый путь пришел в запустение, дорога была разбита и доставляла Кустодиеву изрядные Учения. «Думал, что и живым не доеду, до того растрясло его и разбило, — пишет он из «Терема» В.В. Лужскому. — Ведь 57 верст по нашим российским милым дорогам стоят путешествия через всю Европу»[293].

Впрочем, радостная встреча с заждавшимися его женой и детьми, с благословенным «Теремом», по которому он изрядно соскучился, ободряет измотанного дорогой путешественника. С каким-то новым чувством бродит Борис Михайлович по просторному дому. Внизу — пять комнат; столовая соединена аркой с гостиной — там округлая белая печь и возле нее широкая лестница на второй этаж. Помнится, когда-то, года четыре назад, он написал здесь этюд, названный «В комнатах», изобразил на нем жену, поднимающуюся по лестнице, и играющих внизу детей: Кирилл — в матросском костюмчике, Ирина забавляется с котенком. Под лестницей — дверь в спальню, а дальше — детская. В детской он любил писать Ирину — с куклами и собакой Шумкой.

Наверху — мастерская, и где-то она тоже изображена. А еще — две комнаты для гостей и так называемый фонарь: здесь, у окна, Ирина позировала ему для «Японской куклы».

И как разрослась ведущая к Павловскому березовая аллея! Как пышен цветник на противоположной, южной стороне усадьбы, как роскошно распустились здесь розы — предмет особых забот Юлии Евстафьевны! И яблони в саду дают уже неплохой урожай.

По-прежнему бодр и деятелен сторож усадьбы и кучер Павел Федосеевич, его тоже неоднократно запечатлял художник.

Вечерами возле дома можно наблюдать забавную сценку. Павел Федосеевич выводит из конюшни лошадь Серку, подводит ее к бочке на колесах, с прикрепленными к ней оглоблями, запрягает. Кирилл, ему уже одиннадцать, важно садится на козлы, понукает Серку. Но сам не правит. Павел Федосеевич ведет лошадь под уздцы. А сзади — целая процессия. Прямо за бочкой топает Ирина, за ней мать, Юлия Евстафьевна, следом приглашенная на лето немка-бонна, родом из Прибалтики, и замыкает шествие общая любимица такса Дэзи. Но нет, еще не все перечислены — кто-то, будто указывая дорогу, семенит впереди лошади. Это домашний кот Рыжик!

Понемногу разбег взят, и работа над эскизами декораций все больше увлекает. Уже готов интерьер дома купца-старообрядца Прокофия Пазухина. Между делом Кустодиев написал небольшую картину «Лето», изобразив компанию молодежи, отдыхающей на лоне природы, и уединившуюся от других влюбленную парочку, целующуюся среди берез.

Глава XVIII. ВОЙНА НАЧИНАЕТСЯ

И вдруг, в разгар отдыха, — ошеломляющая новость о войне с Германией и объявлении всеобщей мобилизации. «Я конечно, по своей инвалидности не могу идти в защитники отечества, — пишет Кустодиев И. А. Рязановскому, — но вот моего брата, видимо, возьмут, если уже не взяли, он в Петербурге инженером и недавно отбывал воинскую повинность. Здесь кругом стоит вой и рев бабий — берут запасных…»[294]

Осенью, в сентябре, Кустодиев по договоренности с Лужским собирался ехать в Москву и привезти с собой эскизы декораций и костюмов к «Пазухину». Но теперь многое неясно. Лужский в Англии. Сможет ли он вернуться к сентябрю домой через воюющую Европу? Кажется, в Лондоне находится и М. Добужинский, а Нотгафты, помнится, собирались летом на родину Рене Ивановны, в Швейцарию. И оттуда тоже непросто вернуться в Россию. Так нужны сейчас свежие известия, но почта, увы, приходит в сельское захолустье лишь дважды в неделю.

Не зная толком, где сейчас Лужский, Кустодиев наудачу адресует письмо в Москву: «Как все это неожиданно и стремительно быстро произошло, и все и вся перевернуло вверх дном… Вероятно, все эти события отразятся и у Вас в театре. Меня очень интересует вопрос и о “Смерти Пазухина”, быть может, он будет отложен и мне не надо ехать в Москву? А я как нарочно только что сделал эскиз к первой картине и стал заканчивать все четыре акта…»[295]

Лужский все же успел в отличие от многих других, оказавшихся этим летом за границей, благополучно добраться до Москвы и прислал ответное письмо с подтверждением, что планы ставить «Смерть Пазухина» не изменились и в сентябре он ждет Кустодиева.