Кутгар

И я принялся сплетать диковинный ковер красок и образов. Вначале этот ковер повествовал языком хаоса — несуразное переплетение разноцветных нитей и искр, исторгающих сумбурные звуки, но постепенно картина принимала определенные очертания. Нити растеклись контурами, которые были тут же заполнены полутонами сплавившихся между собой искр. Зазвучала торжественная музыка, кажется, это был спятивший Шуман, и передо мной возникло естество артефакта.

Это был фантасмагорический прообраз души Гумия. Я удивился, сколь он ярок. Гумий всегда представлялся мне более тусклым, почти серым. Я видел рваную мозаику образов, мгновений и эпизодов, что пережил мой лучший друг за свою жизнь. Я ощущал сладкие муки новорожденного и удивление первого вздоха, я с широко раскрытыми глазами взирал на чудо весеннего цветка и вдыхал аромат свежего кофе. Я учился в школе, колледже, работал на каких-то примитивных механизмах. Затем появились безликие и слегка странные люди. Они учили многому, в том числе и искусству убийства. Я ощущал гордость от осознания того, что вправе убивать. А потом была череда интриг, заговоров, крушений. Где-то посреди этого был первый поцелуй. И почти сразу за ним — арест по ложному обвинению. Здесь били, и кровь растекалась сочными плавящимися каплями, похожими на небрежно наложенный мазок алой краски. Но в отличие от краски кровь была соленой.

Кровь сменил грохот. И вновь была кровь, а бластер дергал руку легкой отдачей. Падали стены, в воздухе висела густая едкая пыль, вызывающая слезы и кашель. Я слышал шипение гаснущих в толще керамобетона лазерных импульсов. Так шипит слюна, если плюнуть на раскаленный металл.

И пришло удивительное ощущение безграничной пустоты. Свобода и одиночество, парящие на невесомых крылах. Это чувство было захватывающим и пугающим, и почти сладострастным. Мне следовало умереть здесь, позабыв о поиске иных ощущений.

Но пустота ушла. Все вокруг было синим, зеленым и лимонным, цвета полуденного солнца. Я ощущал власть, почти безграничную, много власти. Я полюбил ее вкус, схожий со вкусом золота — чуть кисловатый, с металлическим оттенком, кружащий голову и вызывающий сладкое томление в чреслах.

Вкус власти — отныне он будет сопутствовать всегда. Этот вкус невозможно забыть. Я пил вино — сладкое и чуть кисловатое, пахнущее солнечными склонами, но оно не могло заглушить вкус власти. Я любил женщин, самых прекрасных, каких только можно вообразить. Любая из них была достойна стать королевой, для меня же они были не более, чем шлюхами. Это сладкий вкус власти, дающей право на боль. Я даровал им боль и наслаждался ею сильнее, чем любовью. Власть…

Катастрофа пришла малиновым шаром. В нем было мало поэтики, здесь присутствовал лишь колоссальный выброс энергии. Хотя не стану утверждать, что это не было захватывающим зрелищем. Напротив, я не видел ничего более прекрасного. Планеты расцветают очень редко, но их цветение стоит того, чтобы расплатиться за это зрелище собственной жизнью.

Земля цвела лишь один миг. Оранжевое сменилось черным, серым и сине-холодным, блеска стали. Века безвременья и неизвестности. Я стоял плечом к плечу с тем, кого любил, и любил его за то, что он позволял мне стоять рядом. Он научил меня пользоваться властью. Власть была почти невидимой, на кончике ножа, но грандиозной. Величие, которого я не достигал прежде никогда. Власть, равной которой мне не приходилось изведать. Я полюбил убивать, быстро и тонко, узким, отточенным жалом стилета, спрятанного в посох. Совершенная смерть, почти не оставляющая следов крови. Мне был отвратителен вид крови. Алой, густеющей до багрового.

Багровый. Образы вдруг покрылись морщинками смальтовой мозаики, а потом рухнули вниз. Цвета смешались, груды разноцветных осколков растеклись пелериной пламени. Когда языки ушли в небо, предо мной предстала лишь груда пепла.

Вздохнув, я втянул стебель сверхсути в себя. Артефакт ни о чем не подозревал. И он любил меня — это не вызывало сомнений.

Сейчас он стоял напротив и чуть рассеянно помаргивал. Вторжение в его суть повлекло определенный хаос. Артефакту требовалось время, чтобы стабилизировать формы. Я дождался, пока лицо Гумия не примет обычный вид.

— Я верю тебе, — сказал я, возвращаясь к разговору. — Я не знаю, зачем ты очутился здесь, но верю, ты пришел не за тем, чтоб причинить мне вред. Вот только ума не приложу, что мне с тобой делать.

— Если это возможно, я хотел бы остаться здесь. Ведь мне некуда идти.

Немного поразмыслив, я решил:

— Ну хорошо. Назначаю тебя стражем моих покоев. Если захочешь, можешь побродить по кораблю, только старайся не попадаться на глаза моим подчиненным.

— Это несложно, — заверил артефакт.

— Тогда решено. Будешь жить у меня, пока я не придумаю, что с тобой делать. На ночь можешь расположиться здесь.

Поднявшись, я указал рукой на ложе.

— Спасибо, но мне это не нужно. Я не нуждаюсь в отдыхе.

— Конечно, — согласился я, ощущая легкое недовольство тумаита, вдруг обидевшегося за несовершенство своего организма. — Да, кстати, ты помнишь такое имя — Олем?

— Конечно. Это доктор с «Марса». А что?