Кутузов

Его начальник Петр Август Фридрих принц Гольштейн-Бекский являлся крестником Петра I и служил в русской армии с 1734 года, вступив в нее полковником. В 1738 году он был уже генералом в армии фельдмаршала Миниха и отличился в битве при Ставучанах в 1739 году. Императрица Елизавета Петровна в 1750-х годах пожаловала его генерал-аншефом с назначением директором Военной коллегии и ревельским губернатором. По воцарении Петра III едва ли не первым деянием российского монарха явилось пожалование родственнику чина генерал-фельдмаршала, а Фридрих Великий прислал ему орден Черного орла. Для молодых людей, подававших особые надежды в будущем, состоять при штабе высокопоставленных лиц в ту эпоху являлось своеобразной школой жизни, где они получали «навыки и опытность» к гражданским и военным делам. Принц, ни слова не знавший по-русски, возложил на грамотного и старательного юношу ведение канцелярских обязанностей. «Отличные дарования, исправность в службе и примерная расторопность Кутузова, — достоинства, кои во всякое время были одними из лестнейших украшений юных воинов, не замедлили обратить на него внимание начальства…»⁵ В сборнике «Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов» Д. Н. Бантыш-Камен-ский посвятил П. Гольштейн-Бекскому всего две страницы и привел о нем отзыв фельдмаршала Миниха: «<…> Справедливый и хороший полководец; служит охотно и добрый воин, но не имеет больших дарований; дурно ведет себя; затрудняется командою, не зная русского языка». Судя по всему, принц был опытным администратором, но его происхождение не позволило ему долго находиться на занимаемой должности, хотя в тот день, когда М. И. Кутузов вступал на новое поприще, ничто, казалось, не предвещало беды. Напротив, положение его начальника лишь укрепилось с тех пор, как 21 марта 1762 года в Россию прибыл, оставив прусскую службу, еще и принц Георг Голштинский, дядя российского императора. Еще до прибытия принца Георга Петр III «наименовал его первым членом Совета и вслед за тем пожаловал генерал-фельдмаршалом и полковником гвардии с титулом высочества; намеревался сделать герцогом Курляндским; требовал от иностранных министров, пребывавших тогда в Петербурге, чтобы они предварили дядю его своими посещениями; подарил ему два дома великолепно убранные; подчинил Голштинское войско, состоявшее из шестисот человек»⁶. Подчеркнутое расположение императора к голштинской родне подчас проявлялось довольно неуклюжим образом: Петр III и сам не заметил, как однажды «сжег мосты» в отношениях со своей супругой. «Следующий эпизод, случившийся в мае 1762 года, наделал довольно много шума в столице. На торжественном обеде по случаю празднования мира, заключенного с Пруссией, Петр предложил тост „за здоровье императорской фамилии“. Когда императрица выпила бокал, Петр приказал своему генерал-адъютанту Гудовичу подойти к ней и спросить, почему она не встала, когда пила тост. Государыня отвечала, что так как императорская семья состоит из ее супруга, сына и ее самой, то она не думает, чтобы это было необходимо. Гудович, передав этот ответ, был снова послан сказать ей, что она „дура“ и должна бы знать, что двое дядей, принцы Голштинские, также принцы венценосной семьи. Опасаясь, впрочем, чтобы Гудович не смягчил выражения, Петр повторил его громко, так что большая часть общества слышала его. Екатерина залилась слезами. Происшествие это быстро разнеслось по городу, и по мере того как Екатерина возбуждала к себе сочувствие и любовь, Петр глубже и глубже падал в общественном мнении»⁷. В наши дни специалисты проявляют снисходительность к недостаткам свергнутого императора, а то и вовсе считают их вымыслом его честолюбивой супруги: «Петр находился на престоле недолго, всего шесть месяцев. Он не снискал не только любви, но и признания у своих подданных, хотя был человеком незлобивым и совсем не глупым»⁸. Все же более убедительными, на наш взгляд, представляются доводы Е. В. Анисимова: «Сознавая, как сильно влияет на точку зрения сложившийся в литературе стереотип, автор этих строк пытался найти в документах свидетельства, которые позволили бы пересмотреть традиционную оценку личности Петра Федоровича, увидеть в ней „скрытый план“, такие не замеченные предшественниками черты, раскрытие которых обогатило бы наши знания. Но все усилия оказались тщетными — никакой „загадки“ личности и жизни Петра Федоровича не существует. Упрямый и недалекий, он стремился во всем противопоставить себя и свой двор „большому двору“ и его людям, как впоследствии Павел противопоставлял свою Гатчину Царскому Селу»⁹. Конечно, можно заподозрить будущую императрицу Екатерину II в преднамеренном желании «сгустить краски» в повествовании о своей супружеской жизни, представить в выгодном свете свои помыслы и действия, которые возвели ее на трон, но трудно заподозрить в обмане очевидцев, с горестью повествовавших о недостойном поведении монарха, оскорблявшем верноподданнические чувства. «Редко стали уже мы заставать Государя трезвым и в полном уме и разуме, — сокрушался А. Т. Болотов, — а всего чаще уже до обеда несколько бутылок английского пива, до которого он был страстный охотник, уже опорожнившим, то сие и бывало причиною, что он говаривал такой вздор и такие нескладицы, что при слушании оных обливалось даже сердце кровью от стыда перед иностранными министрами, видевшими и слышавшими то и бессомненно смеющимися внутренне. Истинно, бывало, как вся душа поражается всем тем, что бежал бы неоглядкою от зрелища такового: так больно было все это видеть и слышать».