КУТУЗОВ

– Да, да. Остановился и спрашивает: «Господин ротмистр, а нет ли в ваших ящиках древней истории?» Я удивился: «Никак нет, господин ротмистр». – «А не найдутся ли хоть повести Мармонтелевы?» У меня и глаза на лоб. «И повестей Мармонтелевых нет? Ну хоть чего-нибудь, говорит, из легкой литературы». – «Решительно ни одной книги нет у меня, господин ротмистр». А он досадливо махнул рукой и отвечает мне: «Да кто же вам говорит о книгах? На кой они черт! Я вам о древней истории и изящной литературе в военном смысле!» – «А это, спрашиваю, что же значит?» – «Извольте, объясню: в первом случае – водка, ром и коньяк, во втором – вина всевозможных цветов и качеств». – «Ах вот что! – понял я. – Так вы, говорю, господин ротмистр, кажется, изрядно начитанные?» – «Да, говорит, читывал, конечно, но видите ли, какая холодина? Надо бы пройти зады: повторение – мать учения. А то в такую погоду все чтение из головы выветрится!»

В овчарнике захохотали:

– Ай да чтец! Вот так грамотей!

– А что ж, сказано ведь: ешь солоно да пей кисло, на том свете не сгниешь! – сказал поручик Лукьянов.

Михаил Илларионович, улыбаясь, медленно пошел назад к себе, думая:

«Ах, молодежь, молодежь! А что им делать! Не о Наполеоне же, не о полушубках, госпиталях и подковах думать!»

Вслед ему из «секретной» неслась песенка:

К тебе любовью млею,

Мучение терплю,

Сказать того не смею,

Что я тебя люблю!

У фельдмаршальской избы стоял с самоваром Ничипор. Самовар уже кипел, но денщик все еще совал в трубу щепки.

– Он же кипит! – сказал Михаил Илларионович.

– Пущай в другый раз закыпить – скусней будэ! – ответил Ничипор.

Кутузов усмехнулся: каждый денщик убежден, что если чай закипит вторично, то он будет вкуснее и крепче.

Кутузов вошел в избу.

Пока Михаил Илларионович сначала пил чай, а потом выслушивал пришедшего с докладом Коновницына, возле фельдмаршальской избы собрался, как всегда, народ.

В Леташевку приезжали из разных (и не только ближайших) губерний депутации дворян, купечества, духовенства с дарами и пожертвованиями в пользу армии.

Сюда стремились «всякого рода и состояния» люди, хотевшие попасть добровольцами в армию. На прием к фельдмаршалу являлись и безусые чиновники, и студенты, и семидесятилетние отставные подпоручики и ротмистры, которые мчались в главную квартиру, как старые военные кони, услышавшие полковую музыку. Ветераны надоедливо рассказывали о своей прошлой боевой деятельности, а молодежь скромно вручала фельдмаршалу прошения, исполненные искреннего патриотизма и начинавшиеся примерно так:

«Россия, дражайшее Отечество наше, яко оскорбленная мать, простирая к верным сынам своим длани, требует от них помощи, защиты и отмщения столь лютому и коварному врагу за обиды, насилия и поругания.

Я не имею денег, чтобы оными пожертвовать, но имею жизнь и здоровье. Ваше сиятельство! Простите мое дерзновение, что смело прибегаю к Вашему покровительству…»

Михаил Илларионович был ко всем ним чрезвычайно внимателен: семидесятилетних бывших гусар он не пускал дальше Тарутина, а молодежь охотно принимал в армию.

Сегодня у фельдмаршальской избы столпились одни крестьянские зипуны и свитки. Среди мужиков замешалось несколько парнишек лет десяти – двенадцати.

Подписав поданные Коновницыным бумаги и сделав распоряжения по армии, Кутузов вышел посидеть на крылечке и побеседовать с посетителями – день был ясный.

– Ну, с чем пришли, друзья? – обратился к мужикам Михаил Илларионович, садясь на скамейку.

– К вашей милости, ваше сиятельство, – ответило несколько голосов.

– Говорите, я слушаю.

– Хотим спросить, да не знаем как, – смущенно почесал затылок длинный, худой мужик.

– Ну, чего боишься, говори! – подбодрил его фельдмаршал.

– Ваше сиятельство, а француза… бить можно? – выпалил худой мужик и словно испугался того, что сказал.

Михаил Илларионович с удивлением посмотрел на него:

– Можно ли бить врага, который разоряет нашу землю?

– Да… армии – дело другое, а вот нам, мужикам?

– Он нас, русских людей, не милует, а мы будем с ним стесняться? А почему нельзя бить врага?

– Да вить, ваше сиятельство, мы княжеские, – сказал старик, ближе всех стоявший к крыльцу, – мы княжеские, у нас у князя жена – французинка, а управитель – немец.

Михаил Илларионович невольно улыбнулся:

– Так что же с того?

– Как бы чего худого не вышло?

– Кроме хорошего, ничего не выйдет!

– Стало быть, можно? – чуть не крикнул худой.

– Не можно, а должно бить!

Толпа весело загудела:

– А я что говорил?

– Вот это хорошо!

– Только, ваше сиятельство, бить его без оружия несподручно: пока дотянешься до хранцуза топором аль вилами, он тебя издалека скорей пристрелит. Нам бы ружьецом разжиться…

– На всех вас у меня ружей не хватит. Дам сколько могу, а потом уж сами добывайте у французов! – сказал Кутузов.

– Добудем, батюшка!

– Премного благодарны! – ответили хором мужики.

– Только не забудьте присылать к нам гонцов, как у вас дела идут. Вы откуда?

– Из-под Вереи.

– Хорошо. Ступайте вот за полковником, – кивнул на Резвого Кутузов. – Он вам десяток ружей даст.