Кутузов

— Москва, красавица ты наша! По камушку, по дощечке унесли бы мы тебя с собою — не доставайся лютому ворогу! — говорили они.

На второй день пути, в ночь, москвичи увидали над древней столицей страшное зарево; оно переливалось всеми цветами. Ни один самый искусный пиротехник не мог бы придумать такого сочетания красок.

Солдаты шли хмурые, молчали.

— Господи, да что ж это такое!

— Матушка наша Первопрестольная занялась!

— Горит, горит Белокаменная!

— Поджег окаянный француз! — проклинали, причитали бабы.

Мужики кляли врага, ожесточались:

— Коли Москва не наша, так пусть уж будет ничья!

— Теперь остается нам торговать золой да углями! — с горечью иронизировали они.

Армия заночевала в деревне Панки, в пятнадцати верстах от Москвы. Главнокомандующий сидел в избе у открытого окна, пил чай. Под окнами собрались панковские старики. Кайсаров хотел гнать их, но Михаил Илларионович не велел. Старики с ужасом указывали на горевшую Москву, крестились, спрашивали:

— Что же это? Неужто пропадем все?

Девяностолетний, с замшелыми зелеными бровями дед говорил, опираясь на клюку:

— Ваше сиятельство, ежели не хватило войска, зачем же не кликнули народ? Разве мало нас на Руси? Все бы пошли. Солдат делал бы свое, а мы свое.

— Так и надо, дедушка: навалиться на него всем народом. Вон витебские и смоленские давно поднялись.

— Оружия нетути, — сказали из толпы.

— А топоры, вилы, косы — разве не оружие? — спросил Кутузов.

— Правильно!

— Всем миром мы ему голову и сломим, вспомните мое слово! — говорил в сердцах Михаил Илларионович. — Горит Москва — прискорбно, жалко, но ведь горела же она не раз: и татары ее жгли, и поляки, а все стоит! Гори Москва — но живи Россия!

В тот же вечер Кутузов послал письмо жене в Петербург:

"Я, мой друг, слава богу, здоров и, как ни тяжело, надеюсь, что бог все исправит".

3 сентября подошли к Боровской переправе через реку Москва. На следующий день по устроенным двум понтонным и двум накидным мостам армия перешла на правый берег реки, и тут вдруг последовал новый приказ: не идти на Рязань, а поворотить на запад, к Подольску. Свернули с широкого большака на размытые дождями глинистые проселки. Тронулись в путь темной ночью; двигались по проселочным дорогам двумя колоннами, соблюдая строжайшую дисциплину.

"Всем генералам во всякое время находиться неотлучно в линиях при своих корпусах", — приказал Кутузов.

Арьергард должен был так прикрывать отход, чтобы ни малейшего следа на фланговой нашей дороге неприятель не открыл.

Арьергард скрытно шел следом за армией, оставив у Боровского перевоза два казачьих полка. Казаки должны были под натиском врага отступать к Бронницам, делая вид, что армия отходит по Рязанской дороге.

Офицеры недоумевали:

— И зачем петляем, как заяц на дороге?

— Принимаем фланговое положение.

— Пока зайдем во фланг Наполеону, так сами подставляем неприятелю свой. Враг сидит у нас на плечах, а мы перестраиваемся.

— И совсем неверно: наш правый фланг надежно защищен рекой. А французов нигде не видно, мы оторвались от них, — спорили офицеры.

Солдаты рассуждали об этом же по-своему:

— Почитай, три месяца шли все на восток, а теперь, глянь-кось, повернули на запад, на Тульскую дорогу.

— Император, бают, велел идтить к нам, на Владимир.

— Идти на восток? — усмехался другой. — А всю теплую сторону, все лучшие земли, Украину, Новороссию, выходит, оставить францу?

— В твоем Владимире что есть? Купцы да монашки, а в Туле — оружейный завод!

— Да в Брянске пушечный.

— И в Орле тоже пушки льют, у Демидова.

— А у нас, на Черниговщине, в Шостке, селитренный, пороховой.

— Вот видишь, а ты со своим Владимиром! Михайло Ларивоныч знает, что делает!

— Зна-а-ет! Москву отдал, столицу!

— А что Москва? Мы на любом месте столицу сделаем. Вон Петра Великой устроил на болоте Петербург…

— Михайло Ларивоныч играет с французом в гулюшки…

По мере приближения к Калужской дороге цель Кутузова становилась все яснее даже солдатам. Они поняли: идут в тыл врага. Потому старались удвоить шаг и жалели, что переходы невелики.

Все сообразили:

— Вот зачем отдали французам Москву.

— Это их нарочно заманили в западню.

Хвалили на все лады Кутузова:

— Ай да старик Кутузов! Поддел Бонапартия, как ни хитрил француз!

— Михайло Ларивоныч — тертый калач: он и турка объегорил!

— Он — суворовский любимый ученик!

5 сентября вечером армия подошла к Подольску и дневала в нем.

В Подольске Кутузов сделал смотр армии. Войска проходили мимо главнокомандующего и впервые после сдачи Москвы приветствовали его возгласами "ура".

Из Подольска армия двинулась на старую Калужскую дорогу, которая была в центре всех путей из Москвы на юг, и встала у Красной Пахры, прикрывшись рекой Пахра.

Русские отдыхали в Красной Пахре пять дней. Кутузов собирал отставших, приводил полки в порядок.

Он каждое утро спрашивал:

— А что, неприятель где? Не видно еще его?

Французы пропали. Мюрат, введенный в заблуждение Милорадовичем, потерял русскую армию.

А она с каждым днем становилась веселее. Отчаяние, уныние и ропот прекратились. Вернулась уверенность. Солдаты ободрились.