Кутузов

Денщик внес чемодан. Михаил Илларионович открыл его.

Дети с любопытством заглядывали в чемодан: что там?

Прасковья стояла поодаль. Ей тоже хотелось заглянуть, но было неловко: как маленькая!

— Вон что-то…

— Красивое… Золотое… — говорили дети.

— Это не ваше, это мой парадный мундир. Вот, получайте! — сказал папенька.

Он вынул из чемодана четыре совершенно одинаковые куклы. Они были одеты в польский национальный костюм — юбку и шнуровку. И всем четверым дал по большому шоколадному барашку.

— Спасибо, спасибо, папенька! — защебетали девочки.

Они тотчас же занялись куклами. Отошли в сторонку и стали рассматривать, у кого красивее цвет юбочки, у кого какой корсетик. Только Лиза не отходила от отца. Она держалась за его руку, восторженно глядя на папеньку снизу вверх.

— Почему это не зайчики или медведи, а барашки? — заинтересовалась Екатерина Ильинишна.

— Это польские рождественские подарки. Агнец непорочный. Видишь, возле каждого — хоругвь. А вот, Прасковьюшка, и тебе гостинец, — протянул старшей дочери золотое колечко Михаил Илларионович. — Может, велико будет? Я не знаю, какие у тебя пальцы. Брал на свой мизинец.

— Спасибо, папенька, как раз впору, — зарделась от удовольствия Прасковья.

— А это тебе, дружок! — передал жене сверток Кутузов.

— Ты очень мил, мой дорогой. Это что же такое? — говорила, поспешно разворачивая подарок, Екатерина Ильинишна.

— С цветами! Ох, какое красивое! — восхищались девочки.

— Это итальянский флер на бальное платье. В Париже и в Варшаве все знатные дамы носят.

— Правда, хорошенькое! Какие красивые розаны! И дорогой этот отрез, Мишенька?

— Шестнадцать червонцев заплатил.

— Дорогой. Ну и зачем было тратиться? — притворно недовольным тоном говорила Екатерина Ильинишна, с восхищением разглядывая тонкую материю. Видно было, что подарок ей нравится. — А каким же покроем шьют в Варшаве? Парижским? Открытая грудь и плечи?

— Парижским, парижским. Все открыто. Таким покроем, как Федька Ростопчин смеется: словно с вывески торговых бань — дамы чуть ли не нагишом ходят! — усмехнулся Михаил Илларионович.

— А рукава носят одинакового цвета с юбкой?

— Разные.

— Папенька, а косыночки из лино или из кружев? — робко вставила Прасковья.

Кутузов, улыбаясь, потрепал дочь по щеке:

— Не помню, дружок. Я, право, как-то не присматривался… Чепцы и косынки весьма разнообразны.

— Мишенька, а какие носят прически? — не унималась щеголиха Екатерина Ильинишна. — Высокие, палисадником, или взбитые, вроде лебяжьего пуха?

— В большинстве случаев этакое остроконечное сооружение, — улыбаясь, показал пальцами Михаил Илларионович. — И наверху еще разные фигурки — пастушки, мельницы…

— А какие башмаки: остроконечные, стерлядкою?

— Да, да, стерлядкою! — потирал застывшие руки Михаил Илларионович, нетерпеливо поглядывая на дверь в столовую.

— Ты, верно, озяб в дороге, Мишенька? Такая отвратительная, промозглая погода, — зябко передернула плечами Екатерина Ильинишна. — И захотел есть. Пойдем я отогрею тебя кофеем.

И она увела мужа.

Михаил Илларионович умылся и сел завтракать.

— Весь город удивлен, почему государыня назначила тебя послом, — рассказывала за столом Екатерина Ильинишна.

— Она всегда была заботлива и добра ко мне. А что же удивительного в моем назначении?

— Ты ведь никогда не был дипломатом.

— Официальным — да, но вести переговоры с врагом мне приходилось неоднократно.

— Но ты же военный человек, генерал.

— В прошлый раз, в тысяча семьсот семьдесят пятом году, ездил послом в Турцию князь Репнин, генерал-аншеф. А наш поверенный в делах в Константинополе теперь — полковник Хвостов. Он командовал Троицким пехотным полком. Видишь, все военные. Война и мир тесно связаны. Римляне ведь говорили: "Si vis pacem, para bellum".

— Это что значит? — задумалась Екатерина Ильинишна. — "Мир и война — сестры", не так ли?

— Почти так: "Если хочешь мира, готовься к войне". Мы хотим мира. Так кому же и думать о нем, как не нам, военным!

— Может быть, в этом и есть резон. Ты турок знаешь, всю жизнь имел с ними дело, и они тебя должны помнить.

— Если уже позабыли Кагул, Очаков и Измаил, то не могли еще забыть Мачин: ведь всего полтора года тому назад я неплохо побил у Мачина их великого визиря. Думаю, потому и назначили меня послом: с победителем приходится больше считаться! Тем более что великий визирь остался тот же.

— А кто он?

— Юсуф-паша, по прозвищу "Коджа" — большой. Прозвали за высокий рост: турок — как колокольня. Борода у него, словно у пророка, по пояс, но талантов никаких. В молодости служил у капудана Гази-Хасана, на адмиралтейские деньги торговал на фрегатах с лотка. Разбогател, купил чин паши.

— Как у них просто!

— Да, у турок решают все две вещи — деньги и кинжал.

— Что было бы, если б у нас торговец с лотка стал министром?

— У нас и такие были.

— Кто?

— Меншикова забыла? А сколько у нас министров хуже любого лоточника! — махнул рукой Михаил Илларионович. Помолчал и сказал: — Да, как воевать с турками, я знаю, а вот как удержать их в мире — еще не пробовал!