Кузина Бетта

— Валери — настоящая фея! — воскликнул барон. — Она старика превращает в юношу...

— О да! — согласился Кревель. — Это какая-то змейка — так и ускользает из рук. Но какая же это прелестная змейка... беленькая, сладкая, как сахар!.. Забавна, как Арналь[66], а уж до чего изобретательна! А-ах!..

— А как остроумна! — восклицал барон, уже позабыв о своей жене.

Оба собрата улеглись спать лучшими друзьями на свете, припоминая одно за другим совершенства Валери, ее голосок, ее кошачьи повадки, ее жесты, дурачества, остроты; ибо она была искусной артисткой в любви, подобно знаменитым тенорам, которые, чем больше поют, тем лучше исполняют свои арии. И оба задремали, убаюканные дьявольски соблазнительными воспоминаниями, от которых так и пышет адским огнем.

На другой день, в девять часов, Юло собрался идти в министерство, а у Кревеля оказались дела за городом. Они вышли вместе, и Кревель, протянув руку барону, сказал:

— Забудем нашу размолвку, не так ли? Ведь нам с вами больше нет дела до госпожи Марнеф.

— О, с этим покончено! — отвечал Юло, содрогаясь от ужаса.

В половине одиннадцатого Кревель со всех ног взбегал по лестнице к г-же Марнеф. Он застал эту подлую тварь, эту обворожительную волшебницу в очаровательном утреннем туалете за изысканным завтраком в обществе барона Анри Монтес де Монтеханос и Лизбеты. Хотя присутствие бразильца было для Кревеля тяжелым ударом, он попросил г-жу Марнеф уделить ему минутку для разговора наедине. Валери прошла с Кревелем в гостиную.

— Валери, ангел мой, — начал влюбленный Кревель, — господин Марнеф долго не проживет. Если ты будешь мне верна, мы с тобой поженимся. Подумай об этом. Я избавил тебя от Юло... Посуди сама, стоит ли какой-то бразилец парижского мэра, человека, который ради тебя может добиться высокого положения, у которого и теперь восемьдесят с лишним тысяч годового дохода.

— Подумаем, — отвечала она. — Я приду на улицу Дофина в два часа, и мы поговорим. Но будьте паинькой! И помните о передаточном акте... Надеюсь, вы не забыли вчерашнее свое обещание?

Она вернулась в столовую, куда последовал за нею и Кревель, воображавший, что он нашел средство стать единственным собственником Валери, но тут он встретился с бароном Юло, который успел во время вышеописанного короткого разговора явиться с теми же намерениями. Член Государственного совета попросил, как и Кревель, уделить ему несколько минут. Г-жа Марнеф поднялась и, опять направляясь в гостиную, улыбнулась бразильцу, как бы говоря: «Они просто с ума сошли! Разве они не видят тебя?»

— Валери! — сказал член Государственного совета, — дитя мое, этот кузен похож на американского дядюшку...

— О, довольно! — перебила его Валери. — Марнеф никогда не был, не будет и не может быть моим мужем. Первый и единственный человек, которого я любила, вернулся, совершенно неожиданно... Разве я виновата в этом? Но поглядите хорошенько на Анри и поглядите на себя в зеркало. А затем спросите себя, может ли женщина, в особенности женщина любящая, колебаться в выборе? Дорогой мой, я не какая-нибудь содержанка. С нынешнего дня я не хочу больше изображать библейскую Сусанну между двух старцев. Если вы и Кревель дорожите мной, будьте нашими друзьями. Но между нами все кончено, потому что мне двадцать шесть лет, и отныне я хочу быть святой, безупречной, достойной женщиной... как ваша супруга.

— Вот как! — воскликнул Юло. — Ах, вот как вы меня принимаете? А я-то шел к вам, как папа римский, с целым ворохом индульгенций!.. Хорошо же! Вашему мужу никогда не быть ни столоначальником, ни кавалером ордена Почетного легиона...

— Это мы еще посмотрим! — сказала г-жа Марнеф, устремив на Юло многозначительный взгляд.

— Не будем ссориться, — продолжал огорченный Юло. — Вечером я приду, и мы поговорим.

— У Лизбеты, да!..

— Ну что ж! — сказал влюбленный старик. — Пусть хоть у Лизбеты!..

Юло и Кревель вышли вместе, молча спустились по лестнице, но на улице они взглянули друг на друга и горько рассмеялись.

— Старые мы дураки!.. — сказал Кревель.

— Я дала им отставку, — заявила Лизбете г-жа Марнеф, снова садясь за стол. — Я никогда не любила, не люблю и никогда не полюблю никого, кроме моего ягуара, — прибавила она, улыбнувшись Анри Монтесу. — Лизбета, душенька моя, ты знаешь, что Анри простил мне все гадкие поступки, на которые толкнула меня нужда?..

— Я во всем виноват, — сказал бразилец. — Я должен был послать тебе сто тысяч франков...

— Бедный мальчик! — вскричала Валери. — Мне бы надо было самой зарабатывать на хлеб! Но мои руки слишком изнежены для труда... Спроси у Лизбеты.

Бразилец удалился, чувствуя себя самым счастливым человеком в Париже.

Было около полудня; Валери и Лизбета беседовали, сидя в великолепной спальне г-жи Марнеф, где эта опасная парижанка, оканчивая свой туалет, наводила на себя последний лоск, что всякая женщина предпочитает делать собственноручно. Двери были заперты, портьеры опущены, и Валери описывала в мельчайших подробностях все события вечера, ночи и утра.