Кузьма Алексеев

После выгона стада с соседкой Настей Манаевой собрались идти на просеку за смолой. Вернулись оттуда вечером. В доме один Никита. Отец не вернулся из лесу и на следующее утро. Окся побежала к Виртяну Кучаеву. Тот поднял мужиков на поиски старика. Видмана нашли в овраге Ракшлейка у родничка, бьющего фонтаном из-под округлого дикого камня. Он лежал лицом вниз. Тело уже окоченело, худые скулы были белыми.

На следующий день собрались всем селом проводить Видмана в последний путь. Смерть старика взволновала всех. Он лежал на широкой лавке у окна, как бы думая свою неоконченную думу.

Под покойником — лыковая дерюжка, под поседевшей головой вместо подушки — трава-чебрец. Холодное тело обернуто в холстину, ноги обуты в новенькие лапти. В изголовье положили ковшик и копейку, чтобы покойный мог на том свете утолить жажду и при желании сходить на ярмарку. К ногам положили лапотную колодку — плети лапти для оставшихся на земле родных и близких. На таганке, на черной сковородке, шипели раскаленные угли, изгоняя из избы нечистый дух.

Виртян принес из чуланчика ворожейный камешек Видмана, положил возле покойного и, вытерев рукавом непрошеную слезу, вышел на улицу. Под окнами шестеро плотников выдалбливали гроб из огромной дубовой колоды. У забора, привязанный за недоуздок, хрупал свежескошенный клевер Серко.

Женщины входили в избу, причитая и плача. Мужчины только стискивали зубы, с порога кланялись и молча уходили. Одинокий Никита глядел на дедушку, широко раскрыв глаза. Он пытался постичь, что же произошло с ним и как к этому теперь относиться.

Когда гроб с крышкою были готовы, их уложили на телегу. Серко заставили встать меж оглоблей, стали запрягать.

Угли на сковородке догорели, погасли. Кузьма Алексеев повернулся к четырем парням, стоящим на пороге. Те подошли, повернули мертвеца ногами к двери — таким образом Видману был открыт путь в иной мир, к усопшим родственникам и односельчанам. Его вынесли на улицу и положили в только что изготовленную колоду.

Кузьма взглянул вверх — солнце на небе все увеличивалось и увеличивалось в размерах, оно готово было выплеснуть через край свое огненное варево на землю.

— Легкой дороги тебе, Видман! — сказал Кузьма.

Окся запричитала:

— Ох, отец мой любимый,
 Ох, отец, кормилец мой,
 Ох, куда мне теперь идти?
 Ох, куда теперь, батюшка, мне выйти?
 Кому теперь я поручу
 Свои дела нелегкие?
 Без тебя теперь, отец родной,
 Некому мне помогать…

Вслед за ней заголосили старушки. Мужики тихо тронули лошадь. Тут Окся вскрикнула и опрометью бросилась в избу. Она забыла, чему учили ее старушки, и, пока не поздно, поспешила исправить оплошность. На шестке разожгла пучок соломы. Солома догорела, и только тогда она вернулась к ожидавшей ее процессии. Вот теперь можно быть спокойным: покойник не вернется домой.

Дорога на кладбище поросла высоким папоротником-орляком. Каждый росточек петушиным гребешком наклонялся к земле под колесами телеги. Серко еле-еле волочил ноги.

Вслушиваясь в слова взрослых, Никита понял, что едут они на старое кладбище, которое было в конце Рашлейского оврага. Там покойников хоронят не как обычно, в земле, а вешают на дерево: поднимут колоду наверх, привяжут, помолятся и разойдутся, оставив мертвеца с самим собой навечно. На новом кладбище, что в конце села, роют глубокую яму, Никита сам это видел, в эту яму опускают гроб и засыпают землей. На край свежей могилки ставят крест.

Шагая позади телеги среди взрослых, Никита слушал, что люди говорили о дедушке.

— Добрый человек был наш Видман, его доброту мы век не забудем.

— Да и знахарь был умелый…

— Людей шибко уважал…

«Я тоже стану, как мой дедушка, людям помогать!» — твердо решил про себя мальчик, и от этого на его душе стало легко и приятно. По малости своих лет он еще не знал, что упавший от ветра старый трухлявый дуб освобождает для молодых побегов жизненное пространство, дарит небо и свет. Дед Видман сколько раз видел в лесу эту картину. Сегодня, когда старика везли на кладбище, солнце с высоты посылало свои ласковые лучи маленькому мальчику, шагавшему за гробом.

У каждого — свой бог

Оранскому скиту тридцать восемь лет. Когда-то на его месте был мужской монастырь, который мало-помалу потерял свою былую привлекательность и могущество. Пустующие кельи и единственный храм Рождества Христова купили старец Савватий и монах Гермоген, которые приехали из Улангерского скита, что под селом Семеновым. Вначале тут было всего шестеро монахов, теперь ¬ — восемьдесят. О величии братия не помышляет. Забота у них одна: как бы сохранить старые церковные традиции. Скит-то раскольничий, собрались в нем люди старой веры, которые божьи храмы с новыми никонианскими обычаями и распорядками называют «антихристосовым двором» и против таковых настраивают окрестное русское население.