Кузьма Алексеев

Кузьма с Устиньей купили только стерлядь для хозяйского стола. Когда продавец вытаскивал из громадной кадушки огромную рыбу, она ударила его своим мощным хвостом так, что мужик упал. Стерлядь билась на земле до тех пор, пока другой работник рыбной лавки не размозжил ей голову длинным колом. Это маленькое приключение потешило окружающих, взволновало Устинью. Она с опаскою поглядывала на дерюжный куль за плечом Кузьмы, в котором он нес убиенную рыбину.

Глядит Кузьма — люди, что есть мочи, бегут куда-то. И он за ними. В конном ряду шум-гам. Один татарин-старичок продавал жеребца. Вроде это не конь вовсе, а птица небесная. Крылатая спина гордо выгнута, в глазах семь цветов радуги играют, грива и хвост по ветру развеваются. Жеребец не стоит на месте — приплясывает и поднимается на дыбы, никого к себе близко не подпускает, лягается. Старик за него пять целковых аж просил — неслыханная цена. Тут среди любопытных появился черноволосый ловкач, похожий на цыгана. Со смехом обратился к татарину:

— И что это ты за жеребенка тут показываешь?

— Сам ты жеребенок! — рассердился продавец.

— Так я его как барана подниму, осилю, — клещом вцепился в него ловкач, а сам сверкает вставленным золотым зубом. Ростом плут не высокий, как и все, только в плечах косая сажень, да шея — что толстое бревно.

— Поднимешь, задарма тебе отдам, — разошелся татарин.

— Задарма, говоришь? А не брешешь? — завертелся на месте ловкач. Повернулся к окружающим его зевакам: — Слышали, люди добрые?

— Слышали, слышали, — загалдели зрители.

Парень приблизился к жеребцу, а тот — на дыбы. Но ловкача не застанешь врасплох. Вцепился он в морду жеребца, сунул ему в ноздри свои клещевые пальцы, и жеребец на коленки встал! Затем снова его поднял. Теперь жеребец топтаться перестал, тяжело поводя крутыми боками. Черноволосый полез под его брюхо и, расставив широко ноги, уперся плечами в его живот. Люди в удивлении увидели, что ноги жеребца оторвались от земли. Все отпрянули, как от нечистой силы. И сделал ловкач с жеребцом на плечах шаг, другой… Народ, как растревоженный пчелиный рой, загудел.

Но вот силач жеребца осторожно отпустил на землю. Тот от радости даже заржал.

Черноволосый туда-сюда глядь, а татарина нигде нет. Словно в воду канул. Сколько ни звали — не откликнулся.

— Тогда вот что, мужики, продайте скакуна и купите вина, — сказал, улыбаясь, мужик и удалился.

Нашелся покупатель. Один приказчик купца Строганова за него кучу денег отвалил.

Кузьму вино не интересовало, и он поспешил к экономке. Только двинулся по мясному ряду, перед ним, как из-под земли, бородатый монах. Плачет и причитает:

— Эх, люди, люди… За грехи свои поплатитесь. Узнаете еще гнев божий. Как и тот, кто ныне ночью на крыльце Троицкого собора грудного младенца подбросил. Пусть Господь покарает злодея!

Люди крестились, шептали испуганно молитвы, опустив ресницы, глядели в землю.

Кузьма и не слышал даже, как подошла к нему Устинья и больно в бок толкнула.

— Где тебя носит, собачий хвост? А ну пошел на место!

— Женщина! — повернул к ней лицо Кузьма, — голову свою высоко не задирай, а то потеряешь.

Устинья хотела было еще что-то сказать, но осеклась, увидев выражение его глаз.

Добрались до своих лошадей. Кузьма бросил мешок в бричку, подсадил Устинью на козлы и, улыбаясь, спросил:

— Что же ты боялась больше потерять — меня или свою должность?

Экономка даже голову не повернула в его сторону, только повела своими худенькими плечиками, словно подул пронизывающий ветер. А какой ветер среди знойного лета, когда и дышать-то нечем, и солнце на небе, как ястреб на охоте, — только и ждет, на кого камнем упасть.

* * *

Катерина вышла на крыльцо рано по утру. Улица вся в росе. На горизонте, наполовину высунув свою розовую голову, солнце пылало петушиным гребешком. Под навесом ворковали голуби, из ульев, в поисках сладкого нектара, вы летали пчелы.

Катя хотела незаметно было пройти мимо отца — Увар у ворот тесал для телеги новенькую ось, но он заметил ее.

— Куда это ты в такую рань?

Катя не проронила ни слова. Поспешила уйти. Вскоре она вышла на улицу, где жили рыбаки. Избушки с соломенными крышами, приземистые и убогие, подслеповатыми окошками глядели на берег Волги. На задах этой улицы находилось старое кладбище, вечной человеческой печалью стращающее проходящих и проезжающих по царскому тракту. Через редкую полуразрушенную изгородь хорошо были видны старенькие, покосившиеся от времени и сырости старообрядческие кресты. Здесь теперь не хоронят. Князь Грузинский открыл новое кладбище.