Кузьма Алексеев

Уже на следующее утро Карл Карлович целовал ее пухленькую ручку. После его ухода, через полчаса, в горницу к Орине Семеновне зашла горничная и сообщила о приходе архиерея.

— Хорошо, пусть немного подождет, — обрадовалась купчиха и присела перед зеркалом, чтобы прихорошиться.

Вениамин пришел просить денег для возведения пристроя к Архангельскому собору.

— В середине той недели Силантий Дмитриевич вернется из Петербурга и обязательно поможет, — пообещала Орина Семеновна, обольстительно улыбаясь гостю.

Сели пить чай. Орина Семеновна хвалила губернатора, Вениамин кривил губы.

— А не знаете ли, владыка, почему наш губернатор до сих пор не женится? — с невинным видом поинтересовалась хозяйка.

— Чужая душа, Орина Семеновна, потемки. Она освещается лишь словом Божьим, — сказал архиерей и встал со своего кресла.

* * *

Когда Вениамин вернулся к себе домой, ему сообщили: приехал губернатор и теперь ждет в приемной зале. Владыка отпустил иерея, который принес воду для умывания в его покои, и быстро стал собираться. Руновского он не ожидал видеть у себя. Раньше к губернатору он ездил сам, предварительно уведомляя его. После приезда Руновского из Петербурга многое в городских порядках переменилось… Теперь даже в дворянские дома губернатор заходит сам, без приглашения. И повсюду считает себя хозяином — гневается, угрожает, если недоволен чем-то.

Нынче Вениамину что-то не здоровилось: ломило поясницу. Перед иконою Богородицы он помолился и, тяжело волоча ноги, пошел встречать гостя. За ним кинулась любимая собачка, которая до того молча следила за ним из-под кровати.

Губернатор сидел в зале лицом к окну, а серенький блеклый свет, который пробивался через три узеньких окошечка, не позволял хорошо разглядеть его. Вениамин молча уселся напротив Руновского, ожидая, что скажет ему гость.

Собачка посреди зала гонялась за своим хвостом. Возня ее, видимо, забавляла князя, он глядел на нее улыбаясь.

— Вот так и мы, люди, гоняемся за соблазнами всю жизнь. Так ведь, владыка?

— Вы это о чем, князь? — растерялся Вениамин.

— О жизни. О наших соотечественниках…

— Жизнь нам Богом дана, — смиренно напомнил Вениамин. — В Писании сказано…

— Писание я читал. И не раз. Плохо, говорю, живем.

— Плохо, но не хуже всех, — еще более неохотно буркнул архиерей.

Руновский искоса глянул в сторону собачки, затем тяжелым взглядом уставился на Вениамина.

— Город наш стоит не на краю земли. А убожество и нищета вокруг. Даже стены храмов будто сажею намазаны и бурьяном поросли. Не следите за ними!

— Так ведь средств не хватает! — тяжело вздохнул архиерей.

— Дело не в этом, полагаю. — Глаза Руновского зло сверкнули. — Радения маловато, а гордыни хоть отбавляй.

— Гордыни? — удивился Вениамин. — А разве не Вы, Ваше превосходительство, вот уже второй год церковные подати шлете в Петербург, где вместо патриарха обер-прокурор ими распоряжается? Куракин не о церквях думает — о собственных карманах.

— А сами о чем думаете, владыка? — усмехнулся Руновский.

— О душе, о вере в Господа…

— Тогда почему, признайтесь, старообрядцы да язычники сотрясают всю губернию? Почему, я Вас спрашиваю?..

Руновский вскочил и заходил по зале. Высокий, худощавый, казалось, вот-вот бросится на жертву коршуном. За ним, выпучив свои желтые глаза, со страхом наблюдала собачонка.

— Напрасно Вы обвиняете меня, Андрей Максимович, — тихо произнес Вениамин.

— А с кого же спросить тогда? Для чего столько церквей да монастырей держите, если Вам Кузьма Алексеев не под силу?!

Хлопнул дверью и вышел вон. Было слышно на улице, как он громко и сердито крикнул на кучера.

— Цок-цок! — простучали по каменной мостовой копыта рысаков.

— Господи! Господи! — перекрестился Вениамин. Его всего трясло. В чем его вина, если в России нет крепкой духовной власти?

Тут в залу вошел Никанор, иерей, который еще днем вернулся из Петербурга, и принялся рассказывать про тамошнюю жизнь. Вениамин слушал-слушал его и не сдержался:

— Куракин все не насытится! Двадцать соболиных шкур ему не хватило, нас бранит, видишь ли. Нижегородские духовники лодыри? Эх, бесстыжая рожа!

— Владыка, про это лучше помолчать, не лезьте на рожон, — тихо произнес Никанор.

— Зря согласился я взять епархию. Вместо меня лютого пастыря ставить надо, который рты бы поганые кулаками закрывал. А тут что ни день — предательство. В городе Керженец старообрядцы головы свои подняли, в Терюшевнской волости — язычники проклятые! Каждый раб презренный свои молитвы возносит, своего Бога имеет. Куда мир катиться, а?..

— Так-то оно так, владыка, да Алексей Борисович Куракин думает и считает по-другому. Его слово — закон. Против него монашескую бороду не выставишь.

— А как в Петербурге-то поживает друг мой по Арзамасу? — устало вздохнув, перевел разговор на другое архиерей. — Мои подарки ему передал?

Никанор, кашляя, стал рассказывать, как ездил в Александро-Невскую лавру.