Кузьма Алексеев

Боли Зосим не почувствовал, хотя из разбитых ноздрей и зубов брызнула кровь. Теперь он думал о том, зачем люди, подобные Гермогену, живут на земле? Ему бы, божьему человеку, добро творить, а он Бога затмил, себе поклоняться заставляет. Нет, такая вера Зосиму ни к чему! Да и не только ему. Остальным тоже. Только что толку сейчас от этого прозрения? Может, и жизни-то на один вздох осталось?.. Под утро, когда скит видел свой десятый сон, в «храм духовника» ввели и Тимофея. С двух сторон его тянули за веревки Марк и Павел. Привязали к стене напротив Зосима, где также были прибиты железные кольца.

— Друга к тебе привели, чтоб со скуки не умер. Двоих вас крысы, думаю, не съедят. Криками своими станете их отгонять, — съехидничал Марк.

— На свою голову лаешь, пес поганый, — буркнул Зосим. — Гермоген и до вас доберется, подождите…

Когда «апостолы» ушли, Зосим бросил Тимофею:

— Вот теперь я понимаю, почему тебя так прозвали — лапоть ты и есть лапоть.

Тимофей грустно опустил голову, не зная, что ответить. Конечно, ему было очень стыдно, но разве от этого легче теперь?..

* * *

В Оранский монастырь Григорий Козлов попал уже под вечер. Ульяну оставил на попечение кужодонской родни — в мужском ските ей делать нечего.

Возле широких ворот монастыря — часовня, а рядом кладбище, густо заросшее кустарником. С краю — бревенчатая церковь, построенная из могучих бревен. К темному лесочку в два порядка вытянулись келии монахов, как птичьи гнезда, сплетенные наспех. На колоколенке бил колокол, лаяли собаки.

Григорий Миронович остановился перед самой большой кельей, служившей для приезжих гостиницей, распряг лошадей. Тут, как из-под земли, появился молоденький монах и сообщил:

— Если вы к старцу Гермогену, то он, изволите знать, на вечерне. Пойдемте, я провожу вас…

Вошли в церковь. Скромная снаружи, изнутри она была пышно убрана. На стенах висело множество икон, великих и малых, даже с оконных проемов смотрели лики древних святых. Богатый, искрящийся золотом иконостас с дорогими иконами освещался множеством свечей и лампад, вокруг которых плавали голубые дымные колечки. На клиросе пел хор. Игумен стоял перед аналоем в блестящей искрами желтой мантии. Широкогрудый, широкоплечий, седоволосый старик, густая борода его свисала до пояса. Своим густым басом он начинал молитву, а хор подхватывал:

— «Благослави еси, Господи, научи мя оправданиям Твоим…»

Управляющий терпеливо достоял службу, слушая певчих. Это было единственное, что привлекало его во всем этом лицедействе. Он всегда искренне верил только в богатство, дающее власть над людьми. Вера в Бога была, по его мнению, этими же богатыми и сильными мира сего придумана, чтоб держать в повиновении «овечье стадо» — не зря так в Святом Писании простой народ называется.

Когда служба закончилась, игумен увидел пробирающегося к нему сквозь толпу монахов Козлова. После обычного, как всегда, теплого приветствия Гермоген громко объявил:

— Чистосердечнейшие жители нашего обителя! Возрадуемся: сегодня к нам явился сосед наш, управляющий графини Сент-Приест, который всей душою верит в благочестие старой православной веры. Уважает старые традиции. Поклонимся же ему за его радение и пожелаем доброго здоровья и долгих лет жизни!

Монахи дружно поклонились до полу. Гермоген махнул рукой — все пошли к выходу. А Григория Мироновича он взял ласково за локоть и сказал:

— Потрапезничать не погнушаетесь со мной, милейший?

Гость только кивнул, от переполнивших его грудь радостных чувств он забыл все слова.

«Пять рублей маловато будет, — подумал он про себя, — пожалуй, десять дам…»

А когда Гермоген упомянул о его усопших родителях и о своих молитвах во спасение их душ, у Григория Мироновича и вовсе на сердце потеплело. «Двадцать рублей не пожалею», — твердо решил он и, сунув в карман руку, извлек бумажник. Протянул деньги Гермогену. Старец быстро сцапал их и спрятал в недрах своей рясы.

Келарь Еремей, который был жителем села Кужодона, семенил вслед за игуменом. Неожиданно он шепнул Козлову на ухо:

— Если б знали твои односельчане, как ты денежками-то швыряешься, не поверили бы!

И ухмыльнувшись тихо в рыжую жидкую бороденку, исчез в темноте, как растаял.

* * *

По пути в трапезную игумен вдруг спросил своего гостя:

— Слышал я, в селении вашем Кузьма-пророк какой-то объявился, будто мордовских богов проповедует?

Григорий Миронович неохотно стал рассказывать об Алексееве: сам он не вникал в это дело, да, честно говоря, и не понимал ничего в речах Кузьмы. Чувствовал только, что добром это не закончится, плачет по смутьяну острог или даже виселица.

Гермоген выслушал внимательно и сказал:

— Нынешние церкви, сам знаешь, я не признаю, новые церковные уклады и книги не жалую. Ими русскую душу не осветишь. И все же, думаю, он, этот Кузьма Алексеев, власти не божеской, а собственной хочет. От этого эрзянского жреца нам, истинным правоверам, добра не перепадет. Мудрецов на Руси всегда было много. И не наша это забота, сосед дорогой.