Кузьма Минин

– Есть такие бати… Молока не хлебнет в пятницу, а молочнице и в Великую субботу не спустит. Ну, да мы знаем, как с ними поступать… Пускай хоть лопнет, раньше времени никуда не пойдем. Ляпунов поторопился, да что из того вышло!

* * *

Проводив новгородских послов и австрийского, Кузьма, живший с Мосеевым и Пахомовым в одной избе, велел принести браги. Сняв с себя кафтан и расстегнув ворот, сел за стол.

– Ну-ка, любезные, покалякаем перед сном.

Родион и Роман не заставили себя просить.

– М-да, соколы, – покачал головою Минин, наполняя кубки. – Хитры короли заморские. Ой, хитры! Так и норовят обмануть нас, простачков, и каждый по-своему… Ну, пейте, други! Хоть немного отведем душу. Устал я с послами возиться.

Все трое выпили.

– Кабы бог меча не дал, давно бы топиться надо! У них так: чья сильнее, та и правее. То я понял и у Жигимонда, и у Осипа, и у свейского Делагарди… Великое благо – ум и язык, да не многие могут ими пользоваться. И даже королевские вельможи. Проболтался ведь спьяну Осип-то.

Минин рассмеялся. Потом подошел к двери, прислушался, закрыл окно и тихо сказал:

– Цесарь-то Матфей тоже против Жигимонда! Слыхали? Мы с Митрием Михайлычем хотим того… масла в огонь подлить – цесарева брата Максимиль… Не выговоришь никак… Максимильяна… к нам на престол позвать. По совести, на кой нам бес он нужен? Как и Владислав так же, и как Филипп свейский… А грамоту отослали, прося Максимильяна… Чуете? То-то будет, коли Жигимонд узнает!

Минин тихо засмеялся, погрозившись на Пахомова, который сидел нос повеся. Темнее тучи.

– Ты у меня не дури! Знаю я всё! Ну, пейте за здравие воеводы, за Митрия Михайлыча… Близится пора! Не успел поправиться князь, опять ему страда.

Минин налил еще по кубку.

– Э-эх, что-то теперь поделывают у нас в Нижнем? – вздохнул он. – Как там моя Татьяна?.. Ругает, поди, меня.

Кузьма задумался. На воле слышались дружные песни ополченцев.

– Наливай еще! Будем пить этот вечер, а завтра вы пойдете в Москву. Отправим мы вас. Опять вся надежда на верных гонцов. Узнайте, что там? Дело близится к походу. Услышите, что мы тронулись, идите из Москвы в Троице-Сергиеву лавру. Там и ждите ополчения.

Песни послышались совсем около дома.

– Слушай! – насторожился Минин. – Смотри, как поют! Дружно, весело!.. Благодарение господу!

Минин широко перекрестился.

– Слышал? Вот будь каким! – сказал он Пахомову.

Роман, красный, потный, тяжело вздохнул, выйдя из-за стола.

– Что я могу поделать?! Сердце-то небось болит? Как увижу ее с Константином, так (господи, прости меня, грешного!) руки на себя наложить хочется.

Минин строго посмотрел на Романа.

– Э-эх, молодчик! Не думаешь ли ты, будто у одного тебя сердце? Думай мало о себе, а много обо всех, не будь себялюбцем!.. И станешь счастлив. Давно я приметил в тебе такое… Берегись! Сгниешь, как гриб под лопухом, отвернутся от тебя все.

– Не то ли я тебе говорил? – разгорячился Мосеев. – Измучился ведь я с ним, Кузьма Минич, точно с малым дитею.

– Даешь ли слово в твердости?

– Даю, – тихо ответил Роман.

– А теперь спать!.. – сказал Кузьма, снимая сапоги. – Пора уж. Петухи поют.

* * *

Роса не сошла с травы на улицах, как из дома Минина в одежде странников, в лаптях и с котомками за плечами тронулись в путь Мосеев и Пахомов. Выйдя за ворота, они сняли широкие войлочные шляпы и помолились на все четыре стороны.

С крыльца следил за ними Кузьма. Они увидели его, поклонились ему. У обоих на глазах слезы. Эту ночь Минин спал беспокойно, часто просыпался и молился, а во сне разговаривал сам с собою, поминая Нижний, короля Жигимонда, Грегори, Новгород, митрополита Кирилла… и теперь лицо его было бледное, улыбка усталая, хотя он и старался казаться бодрым.

– Добрый путь! Храни вас господь!

Родион и Роман быстро зашагали посредине улицы, направляясь к московской дороге. Пели петухи. В садах просыпались пичужки. Мычали коровы.

На берегу небольшого пруда у городского вала Наталья колотила вальком белье. Удары валька гулко разносились в утренней тишине.

Пахомов отвернулся. Ему бросились в глаза желтые рубашки Константина.

– Не оглядывайся, иди прямо! – покрикивал на него обеспокоенный этою встречей Мосеев.

* * *

В Ярославле появился Авраамий Палицын. Он приехал от имени Троице-Сергиевой лавры торопить Пожарского с выступлением в Москву, говоря, что его надоумил «сам святой батюшка Сергий преподобный» прибыть в Ярославль. Минин посоветовал Пожарскому холодно обойтись с Палицыным.

Украинские казаки, прибывшие в Ярославль несколько позже Авраамия с жалобой на Заруцкого, донесли: «Не батюшка Сергий преподобный надоумил Палицына, а закадычный друг келаря, с которым он бражничает, подмосковный атаман Дмитрий Тимофеевич Трубецкой».

Слух прошел под Москвой, что из Польши подходит со многими эскадронами к Москве грозный королевский воевода Хоткевич. Больше всех перепугался этого сам Авраамий. Не он ли присягал королю, не он ли получал разные подарки от него и не он ли изменил ему, вернувшись домой! Ныне он боится королевской мести. Вот почему и в Ярославль пожаловал.