Кузьма Минин

– Стало быть, так нужно… Прощай! – говорила она Гаврилке, – Уйдете вы – молиться денно и нощно буду я о вас. Пошли вам господь бог одолеть супостатов, а мне, чтобы отпустил он все мои прегрешения вольные и невольные. Одна дорога мне – в монастырь!

Гаврилка с испугом схватил ее за руку.

– Что ты! Что ты! Милая моя! Тебе ли говорить про монастырь! Вернусь из похода, буду опять служить я тебе верой и правдой, опять денно и нощно охранять тебя, Марфа… боярыня моя, да кто же осмелится осудить тебя! Ты – молодая, словно цветок алый, на солнушке расцветающий…

Под густыми ресницами вдовы сверкнули слезы.

Она не могла говорить – печаль давила грудь. Гаврилка почувствовал жалость к Марфе Борисовне, немало унижений перенесшей на посаде из-за него, Гаврилки.

Марфа Борисовна вытерла слезы, встала и, выйдя в соседнюю горницу, принесла ему дорогую мелкотканую кольчужную рубаху.

– Вот тебе на дорогу… Пускай она охранит тебя от вражеских стрел. Покойный хозяин мой ходил в ней воевать. Люблю я тебя… – И заплакала.

За окном белели пушистые влажные ветви вербы в цвету. Где-то совсем рядом слышался благовест. Звон большого колокола был густ и печален. Величественно держался он в голубом весеннем пространстве над Волгой, не вступая в спор с дребезжащими, нудно мелкими колоколами…

– Прощай, родная, прощай!.. Завтра уходим!..

Обнялись.

– Берегите Кузьму Минича! Берегите Митрия Михалыча!..

Это были последние слова Марфы Борисовны при расставании с Гаврилкой.

* * *

На Верхнем и Нижнем посадах люди молились, прощались. Лобызали ратники своих жен, матерей, сестер, отцов, малых деток, старики благословляли ратников…

В кабаках и на площадях под тихие струны гусель слепые певцы тянули сочиненную в народе песню:

Ах, не ласточка, не ясен сокол
Вкруг тепла гнезда увиваются,
Увиваются стар-пожилой муж
Со женою, верной, доброй матерью.
Со хозяйкою домовитою,
Вкруг надежды их, сына милова:
Он идет от них в сторону,
Опоясавшись саблей острою.
Ах, не бор шумит, не река льется,
Обливается горючими слезами,
Возрыдаючи, молода жена,
Расставаяся с красным солнышком,
Провожаючи друга милова;
Он идет от ней в дальню сторону,
Опоясавшись саблей острою.
Не труба трубит и не медь звенит —
Раздается речь добра молодца:
– Ах, тебе ль вздыхать, родной батюшка,
Перестань тужить ты, родимая,
Не кручиньсь, не плачь, молода жена,
Береги себя, сердцу милая:
Ах, неужели вы не знаете,
Что на матушку, нашу родину,
Пришли варвары непотребные?
Кровожадные, как змеи, шипят,
Страну нашу разорить хотят,
Города привесть в запустение,
Села красные все огнем пожечь.
Стариков седых всех мечу предать,
Молодых девиц всех в полон побрать.
Ах, неужели вы запомнили,
Что за вас же я и за родину
Полечу теперь в поле ратное?
Все удалые и могучие,
Дети верные царства Русского,
На врагов идти приготовились;
Уж оседланы кони добрые,
Уж опущены сабли турские,
Уж отточены копья меткие;
Рать усердная лишь приказа ждет,
Чтоб пуститься ей в путь назначенный.
Я ль останусь, как расслабленный,
Ах, утешьтеся и порадуйтесь:
Не наемник вас защищать идет,
Волей доброю мы идем на бой;
Не прельстят меня ярким, золотом,
Ни каменьями самоцветными;
Не продам за них милой родины.
Отца, матери с молодой женой!
Не ударюсь я во постылый бег
Ни от тучи стрел, ни от полымя —
И рассыплются злые вороги,
Не осмелятся напасть опять.
Уничтожится сила вражия,
И окончатся брани лютый —
И родимый ваш возвратится к вам…[51]

Вокруг гусляров собирались женщины, слушали эту песню и тихо плакали.