Кузьма Минин

Пуртас. Голова – пось.

Гаврилка. А по-твоему, мордвин?

Мордвин. По-нашему – пря.

Тут Минин неожиданно вышел из-за шатра и, подойдя к костру, сказал:

– Так вот, братцы, баш да пось, да пря, да русская голова всех шайтанов одолеют… О том не тужите, лучше айда по шатрам спать! Ведь стан почивает, а вы не спите. Дорога велика, наговоритесь. Да и утро вечера мудреней… Это ты, Гаврилка, тут заводишь! Ложись!

Увлекшиеся беседой ратники неохотно разошлись на ночлег. Не ушел один Гаврилка, которого остановил Минин.

– Не слыхал ли чего от ополченцев? Не ропщут ли?

Не пал ли и сам духом?

– Ну что ты?! Одного желают: к Москве скорей!

– А татары, а чуваши и иные?

– Ропщут на то: чего для не дал убить воеводу в Нижнем?.. Не надо было его оставлять!

Глаза Минина хитро улыбались:

– Стало быть, не угодил я?

– Куды там! Одному тебе только и верят изо всего воеводства. Черемисы да чуваши с тобой и пошли, спроси сам Пуртаса.

– Так. Ладно. Ну, иди спи. Завтра увидимся. Что-то теперь там наша Марфа поделывает?..

Гаврилка вздохнул, почесал затылок и молча отправился спать.

Минин пошел дальше, заглядывая в шатры. К нему подкрался верховой:

– Эй, человек! Чего бродишь?! – крикнул он, грозно подняв плеть.

– Не узнал? – тихо рассмеялся Минин.

Верховой соскочил с коня, подошел вплотную.

– Ба, да это ты, Кузьма Минич!

– Я самый. Спасибо тебе, Михаил Андреич! Служишь правдой!

– Почитай весь стан объехал и двоих только нашел, что не спят: ты да я, не считая стражи.

– Устали, не ближний путь. – И, понизив голос, Минин спросил: – Ну, что там? Нет ли каких лиходеев? Не болтает ли кто против нас? Все ли спокойны?

– Нашлись три прасола, болтали… Мол, Кузьма – парень не дурак, деньгу любит… Обобрал знатно Фому Демьянова… Оленей чуть не даром брал у него… И теперь, мол, пустили козла в огород… казну ополченскую ему доверили…

Минин крепко сжал руку Буянову:

– Ну, ну и что?

– Побили мы их да на съезжую в Балахне сдали.

– Добро – не попались мне. Я бы им… – Кузьма заскрежетал зубами.

– Бог им судья! И меня будут помнить всю жизнь.

– Зорко смотри… Михаил Андреич! Спаси бог, распря! Все погибнем! Ну, поезжай! А я пойду к себе в шалаш.

– Нешто ты не с князем?..

– Что ты! На виду и у дворян и у князей?! Достойно ли нам равняться?! Ворчать будут. Ну, езжай! С Мосеевым да с Пахомовым я там, на краю, у церкви.

– Дай бог тебе здоровья, Минич! Береги себя!

Буянов снова вскочил на коня и скрылся в темноте. Минин торопливо зашагал по скользкой дороге. В ночной тишине из шатров иногда доносились несвязные выкрики сонных ратников. Лунный свет серебрил подмерзшую к ночи землю.

* * *

Рано утром окрестности Балахны огласились оглушительным боем литавр. Трубачи возвестили утреннюю зорю.

Гой, еси вы, дружина храбрая!
Не время спать, пора вставать!

На телегах развезли по полкам хлеб и вареное мясо. Около шатров наступило шумное оживленье. Разговоры, смех, звон котелков, кувшинов с теплым квасом. Нижегородцы хорошо умели варить пиво и квас. Даже иноземцы, приезжавшие в Московское государство, восторгались нижегородским пивом. Опросталось несколько мехов с вином. Полегче стало обозу. Вино давали тому, кто чувствовал слабость либо кого лихорадило.

Спасибо Балахне! Хорошо встретила, по-родственному. Что-то будет дальше?

После трапезы, помолясь, двинулись в путь.

Погода ясная, безветренная.

Этот день шли уже в более приподнятом настроении. Прощальные отзвуки угасли. А нижегородец, хотя бы даже и оторвавшийся от своего города, долго грустить не любил. И теперь нижегородцы подали всем другим ополченцам пример бодрости, выносливости, деловитости и смекалки. Они же первые и песни запели. Во всем чувствовалось, что у них еще сохранились хозяйское достоинство и свежесть разума. Вот почему их песни дружно подхватывались остальными ратниками.

Следующая остановка была в любимой Кузьмою Василевой слободе[52], вотчине Василия Шуйского. На высоком берегу, над Волгой, раскинулась она в соседстве с дремучим лесом. Направо, налево – волжские просторы, ширь, величественные дали.

В этот вечер весна дала знать о себе. На откосе из-под снежного покрова обнажилась земля. Река совсем почернела; закраины отошли от берегов чуть ли не до середины – вот-вот пойдет вода. Вороны, взлетая с высокого нагорья, спускаются вниз на Волгу. В красноватом от вечерней зари воздухе тихо шелестят знамена. Слышно пенье какого-то подгулявшего василевского жителя:

Ты воспой, воспой, молодой жавороночек,
Весной на проталинке,
Возвесели меня, доброго молодца…

Минин стоит на откосе, смотрит вдаль и вспоминает, как он ходил сюда в детстве из Балахны к тетке. «Когда война кончится, поселиться бы мне здесь навсегда в Василеве, отойдя от бояр и дворян и всякой служилой суеты… Провести бы старость здесь, среди деревень, в соседстве с матушкой-Волгой».