Кузьма Минин

– Дело говоришь, родной, дело… – отодвинув от себя чашу и обтирая полотенцем усы, произнес Пожарский. – Нет у нас церковного порядка… Издавна духовные чины привыкли к освященному собору[57]. Избрав собор, мы отложим избрание царя…

– И на дальние времена, – досказал Минин. Тут Пожарский, с опаской осмотревшись кругом, тихо проговорил:

– Был в Ростове добрый и смирный митрополит Кирилл. Его выжил при Лжедимитрии из епархии Филаретка Романов, ненавистник Василия Васильевича Голицына… Ныне Кирилл живет в лавре. Виделся я с ним там, когда из Москвы меня привезли туда раненого. И по сию пору он не может забыть обиды от Романовых. Его бы нам и вывезти в Ярославль из Троице-Сергиевой лавры.

– Послушен ли? – нахмурившись, спросил Кузьма.

– Овца!.. Слова против нас не вымолвит.

– А к пастве тверд? Будут ли его слушать? Это – главное.

– Будут.

Минин задумался:

– В крайности, есть у меня люди, помогут.

Пожарский укоризненно посмотрел на Кузьму.

– Горячая голова у тебя, Минич!

– Обойдешь да оглядишь, так и на строгого коня сядешь. Нужда заставляет.

– Не жесток ли Буянов? Как ты думаешь?

– Слаб.

– На него многие жалуются, особенно люди знатных родов: «Опричнину опять-де вы заводите?»

– На одном добросердии, правда, не устоит. Сам знаешь! А за Кирилла спасибо тебе, князюшка, низко кланяюсь, хорошо придумал. Пастырь кроткий, послушный надобен. Пошлю к нему я верных людей да денег дам им, да сукон и тафты для подарка митрополиту…

– Обрадуется старик! Забыли его, похоронили…

– Оно и ладно, – улыбнулся Кузьма. – От кого получит мзду и место, тому и предан будет. Так водится.

Минин собрался уходить. Пожарский вдруг остановил его:

– Да, забыл я тебе сказать… Вот память-то какая стала! Морозов мне сегодня шепнул: татарин к нему, его бывший холоп, прискакал, – Биркин из Казани будто бы подходит… Недалеко уже от Ярославля, а с ним татарский начальник Лукьян Мясной…

– Да неужто!

– Совсем забыли мы о нем, а он о нас не забыл.

– К добру ли?

– Раскаялся будто… На помощь идет.

– Только не верю я, Митрий Михайлыч. Ой, не верю!

– Что так?

– Смуту идет он чинить. Как есть смуту.

– Ты думаешь?

– Крест могу целовать в том… Опасайся его, не верь.

В полночь Кузьма ушел из дома воеводы, провожаемый князем до самых ворот. Оба были расстроены известием о приближении Биркина.

* * *

Минин не ошибся.

Придя в Ярославль, Биркин прежде всего начал каяться и обелять себя. Он жаловался на протопопа Савву. Корысти ради якобы протопоп начал смуту в Казани, добиваясь митрополичьего престола. По словам Биркина выходило, что один он честный человек да казанский дьяк Шульгин. Остальные все воры и обманщики.

Снаряженное казанцами войско было тепло одето, обуто и хорошо вооружено. Оно состояло только из дворян и посадских, которым Биркин насулил золотые горы. Вместе с казанцами пришел отряд татарской конницы, предводимый отважным наездником Лукьяном Мясным. Он сказал Пожарскому, что татары послали его помогать нижегородцам, «истомясь о порядке».

Не прошло и недели, как Биркин уже начал охаивать «дело нижегородских мужиков». Он хотел и в Ярославле быть первым воеводой, но ему сразу дали понять, что он должен во всем подчиняться Пожарскому. Да и поживиться оказалось в Ярославле нечем. Предстоявший же вместе с нижегородцами поход к Москве, кроме новых лишений, не сулил ничего иного казанским дворянам. Люди, которых Биркин подбирал себе, привыкшие в дни боярского и польского владычества к легкой наживе, громко возроптали на нижегородцев. Их охватила досада: зря пришли.

Узнав, кроме того, что и выборов царя в Ярославле не будет, что обещание, данное в грамоте, Пожарский и Минин хотят нарушить, Биркин думал привлечь к себе народ порицанием за это нижегородских вождей. Во всеуслышание на собраниях ратников он назвал Пожарского и Минина обманщиками.

– Вот глядите, чего они добиваются! Зачем им царь, когда они сами царями умыслили быть?.. Им мало одного обмана, жди от них еще и других обманов. Всё у них на обмане построено.

Вспомнил он и попов, прослышав об их недовольстве. Подлил и здесь масла в огонь. Обижают, мол, духовенство.

Пошли ропот и споры: кто за Пожарского и Минина, кто за Биркина. На площади дошло дело даже до кровопролития. В окрестностях города осмелели разбойники, наводили панику на крестьян. Пришлось начать жестокую борьбу с разбоями, грабежами и нарушениями порядка. Казанские дворяне и этому стали мешать, нападая из засады на стрельцов, уходивших для ловли разбойников. Они первые повсюду буянили, предаваясь пьянству и разврату.

Кузьма не вытерпел и призвал на воеводский двор Биркина и Лукьяна Мясного. В горнице были только Пожарский и Кузьма.

– Чего ты добиваешься, Иван Иваныч, мутя народ? – спросил Минин, сумрачно глядя на Биркина.

– Кто тебе наклеветал на меня? – грубо ответил Биркин.

– Об этом все знают. Уже и кровь пролили твои люди. Выходит: «Прости, господи, согрешение мое, да опять за то же». Так, что ли?

Биркин с усмешкой пожал плечами:

– Вольно же вам!..

– Умей грешить, Иван Иваныч, умей по чести и каяться.