Кузнец

— Не беспокойся, — обещал Барпы. — В люди я его выведу. Он мне как родной сын. Чем-то напоминает моего Сапара. Хороший мальчишка. Я к нему привязался за последнее время…

На обратном пути мы ехали молча. Я смотрел все время на дорогу и думал. Об отце… О его братьях, погибших на фронте. О матери. О бабушке. Наконец, о Барпы. Моя мысль все время возвращалась к нему. Изредка я украдкой бросал взгляд в его сторону. И вдруг такая нежность охватила меня к этому человеку, что на глаза навернулись слезы. Я не мог их сдержать и уткнулся в боковое стекло. Шел дождь, мимо с ревом проносились автомашины.

Однажды, когда мы чинили плуг около кузницы, вдруг показался из-за поворота председательский «газик». С председателем приехал незнакомый парень, одетый по-городскому и похожий на нашего учителя по рисованию.

Они поздоровались с нами за руку. Председатель поинтересовался здоровьем Барпы, здоровьем моего отца, расспросил, как идет работа. Потом представил юношу:

— Аксакал, вот корреспондент приехал из Фрунзе. Хочет о вас написать.

Парень при этом кивнул головой, подтверждая слова председателя, и учтиво улыбнулся.

Барпы ничего не ответил. Молча собрав лежавшие на верстаке инструменты, пошел в кузницу. Приехавшие — за ним. В кузне сразу стало темно и тесно, Председатель и корреспондент несколько раз переглянулись. Барпы, стоя к нам спиной и раздувая горн, сказал раздраженно:

— Нечего обо мне писать. Уже писали много раз, хватит. Что я, маршал Жуков, что ли? Зачем из меня героя делать? Он подошел к наковальне, оперся о нее руками. — Вся страна воевала. Многие жизни свои положили. О них надо писать. О его дяде надо писать, — Барпы кивнул в мою сторону. — Нельзя только на ордена смотреть. Алтынбай не воевал, что ли? Рысбек не воевал, что ли?

Кузнец замолчал, наступила тяжелая тишина.

— Извини, председатель. — будто очнулся Барпы после долгого молчания. — И ты, сынок, не сердись, — посмотрел он в сторону корреспондента.

…Я слышал, как корреспондент говорил председателю, когда они садились в машину: «Его тоже надо понять. Ведь война для него в сорок пятом не кончилась».

Тот день я хорошо помню. Я пришел на работу пораньше, захватив с собой полученную накануне газету, Там была большая статья о Барпы. «Вот он какой! — изумленно думал я о старике, подметая кузницу. — Ну сегодня-то я заставлю его разговориться…» Взяв газету, я опять перечитал статью.

Барпы пришел в хорошем настроении.

— Доброе утро, головастый, — поздоровался он со мною и похвалил: — Вот молодец, что подмел пол. Давно мы уборку не делали. — Повесил на гвоздь свою старую шляпу, снял латаную фуфайку. Сумку с айраном поставил на полку. Начал раздувать горн.

Барпы не любит отвлекаться, если начнет работать, и поэтому я решился…

— Ата, — подошел я к нему. — Расскажите, как вы три танка подбили в одном бою?

— Кто это тебе сказал? — строго посмотрел он на меня.

Я не выдержал его взгляда и потупился.

— В газете написано. — Я протянул ему газету.

Он вырвал ее из моих рук. Подойдя к окну, начал читать. Быстро пробежал глазами, бросил на станок.

— Чего тебе рассказать? — сердито спросил он. — Как я три танка подбил? Сам не знаю. Я их не один подбивал. С Рамадином. С черкесом. А тут про него ни слова. Про меня же столько понаписали, словно я один всю немецкую армию разгромил. Не будь Рамадина, не жил бы я сегодня. Он меня вынес на себе. А сам погиб…

Барпы заходил по кузнице. Я знал, что это означает, и пожалел — не стоило мне лезть к нему со своим вопросом.

— От смерти меня спас. — Старик позабыл про меня и разговаривал сам с собой. — Раненный… и еще меня тащил. Потом нас мины накрыли… А потом… Погиб он. — У Барпы начали дрожать руки. — Он был похож на моего сына. Джигит! Настоящий горец! Смелый!.. Как мой Сапар! Называл меня «отец». Был сирота и звал меня «отец»! — Барпы схватил с наковальни молот. — Обоих сыновей в тот год потерял: и Сапара, и Рамадина. Лучше бы сам погиб. Но что им, мертвым, от моей смерти? И я мстил за них. И не только за них — за всех. Я бил фашистов! Смерть меня боялась. Не брала!

Лицо Барпы исказилось. Мне стало страшно. Он занес над головой молот и со страшной силой опустил его на наковальню.

Наступила тишина. В ушах стоял звон. Я весь дрожал. Что-то хотел сказать, но не мог. А Барпы лежал ничком на пороге кузницы…

Он вышел на работу через день. Пришел рано и дожидался меня около старого ЧТЗ.

Я знал, что он уже в кузнице. Следы его тянулись ровной цепочкой от самой деревни и четко выделялись на свежем, пушистом снегу: большой след от стоптанного кирзового сапога и маленький круглый — от его деревянной ноги.

Я шел сбоку от следов Барпы, боясь на них наступить. На сердце было тяжело. Чувство вины перед ним угнетало меня.

Я поздоровался с кузнецом, не поднимая головы. Он взял мою протянутую руку в свою огромную ладонь. Привлек к себе. Я прижался к его холодной фуфайке… От него пахло какой-то мазью: видимо, опять болела нога.

Тяжелой ладонью он тихо погладил меня по голове…