Кузнец Песен

— Песня — душа праздника, — сказал Ику. — Спой, Кождемыр, какой праздник без песни!

— Певца называют шахиром, — присоединился к разговору один из марийцев. — Шахир рожден, чтобы воспевать деяния хозяина, его илем, соловьев и цветы вокруг этого илема. Достоинства нашего великого хана для певца — все равно, что живая вода для соловья.

Али-Акрам самодовольно усмехнулся и сказал Мамич-Бердею гордо:

— Когда я обучался в медресе, то знавал немало строк из Корана, читал песни, записанные в Китабе. Разве можно сравнивать нищего марийца с шахиром? Ведь он никогда не видел Китаба. Как может он воспеть розы, соловья-сандугача, мурз, схожих со львами-арсланами и хана, сияющего, как солнце?

— Сыграй, похвали именитых людей, — велел Кождемыру Мамич-Бердей.

Тут гнев Кождемыра прорвался наружу. Возвеличивать опкынов[6], сидящих на шее народа! И Кузнец Песен запел совсем не ту песню, которую ему велели петь.

Сотню зерен бросишь — тысячи всходит.
Но пашет один человек, а кормит сотню.
Наши отцы не из рода торы,
Мы не ходили в шелку, не спали на пуху,
Выросли мы на черной земле,
В черном труде обрели силу,
Мы — поильцы и кормильцы всего светлого мира…

Кузнец Песен уже не пел, а говорил нараспев, и великий гнев слышался в его голосе:

Стоим вровень с ярким солнцем,
Из золота и серебра наша душа,
Как вода в роднике не замерзает зимой,
Так вечно бурлит и волнуется наше сердце.
Нет ничего равного яркому солнцу.
Нет ничего дороже серебра и золота.
Не станет солнце глыбой льда,
Не станет пахарь чужим рабом.

Мамич-Бердей, услышав эти слова, злобно посмотрел на Кождемыра, а Ику схватился за ременную плеть с оловянным наконечником. Кождемыр приготовился встретить удар и смело посмотрел в глаза Ику.

Но Мамич-Бердей не хотел лишнего шума. Он притворился, что не понял настоящего смысла песни и ласково сказал:

— Язык певца — светлый родник, он никогда не лжет. Правду сказал Кождемыр: марийские пахари и сеятели подвластны только великому хану и больше ничьими рабами не будут.

— Народ мари никогда не будет ничьим рабом, — твердо сказал Кождемыр. — Запомни это, мурза!

Мамич-Бердей побагровел от злости и закричал:

— Убирайся отсюда, дырявое брюхо! Скажи спасибо, что сегодня божий праздник, не то я повесил бы тебя.

Охранники хотели вытолкать Кождемыра в шею, но Маскай оскалил зубы и угрожающе зарычал, не дал медведь обидеть своего хозяина.

Кождемыр вышел в сени и приостановился, услышав голоса. У крыльца разговаривали двое, Кождемыр узнал в них Акмата и Пайрема.

— Я своими глазами видел, как Оска провожал русского, — говорил Акмат. — Из-за деревьев следил: они пошли в сторону Какшана, как раз к прямой дороге на Волгу.

— Давно они ушли? — спросил Пайрем.

— Сегодня ранним утром.

— Что ж ты до сих пор молчал? Где же их теперь искать? Русский столько времени жил рядом с нами, ты это знал и молчал! Или, может, сам ему помогал?

— Боже сохрани! — испуганно воскликнул Акмат. — Я бы давно сказал, да боялся Чура Оски. Его ведь никто тронуть не смеет.

— А мы посмеем. По какой дороге они пошли?

Ни Пайрем, ни Акмат, к счастью, не заметили Кождемыра. Волынщик бросился вглубь сеней, выскочил через другую дверь в огород и по тропинке побежал к задам. Медведь бесшумной трусцой семенил следом.

Накануне Кождемыр и Оска, посоветовавшись, решили так: Кузнец Песен пойдет на праздник, покажется людям, пусть знают, что он здесь, Оска же тем временем проводит Якуню к Кундышу, поможет ему перебраться через болота и выведет на прямую дорогу к Волге.

Кождемыр и Чура с Якуней вышли из дому одновременно. Якуня крепко пожал руку Кузнецу Песен и сказал:

— Спасибо тебе, брат! Ты спас меня. Встретимся мы еще или нет, знай — никогда я тебя не забуду.

— Только гора с горой не сходятся, — ответил Кождемыр, — человек с человеком сойдутся. Еще увидимся. Ведь марийцы и русские — соседи.

И Кождемыр, пожелав Якуне доброго пути, отправился в илем.

Что же теперь будет с русским воином? Люди марийского торы, наверное, уже перекрыли все дороги. Подлый Акмат! Стал глазами и ушами марийского торы. Евши, не наелся, так хочет наесться, облизывая посуду.

Кождемыр после ссоры с Мамич-Бердеем не решился идти по дороге, известной всем, а пошел в обход: по лосиным тропам, через топкие болота. В уме его была одна мысль — опередить людей торы, успеть предупредить Оску, а то не миновать ему Мамич-Бердеева гнева.