Кузнецкий мост (1-3 части)

— Вернемся к этому на обратном пути из Брайтона… если не возражаете? — произнес Бекетов улыбаясь. На этот раз жестковатость реплики призвано было смягчить полушутливое «если не возражаете».

— Я готов, — подтвердил Багрич и вопросительно взглянул на темную полосу парка, который возник справа. Да, это было поместье Хора.

Едва русские появились на садовой дорожке, навстречу им вышли Хор и Хейм. Хор был в сетчатой безрукавке и брюках навыпуск, тщательно отутюженных, а Хейм в новом форменном костюме, при полковничьих погонах.

Вот эти полковничьи погоны и дали повод для первого тоста, когда хозяева и гости проследовали к столу. Он, этот тост, и обрадовал, и смутил Хейма. Румянец, объявший Хейма, казалось, прольется на его седины, ставшие в эти годы ярко-белыми.

— Спой, Хейм, эту тобрукскую песенку… про красную промокашку, — взмолился неожиданно Хор. — Наш русский гость должен помнить, как ты ее пел той осенью сорок первого…

— Той осенью? — вопросил Хейм, и грусть, откровенная, пробудилась в его глазах. — Той осенью, значит?.. Ну что ж…

Он вздохнул поглубже, так, что его худые, заметно стариковские плечи воинственно приподнялись, запел:

Солнце, как красная промокашка, легло на пески,
И там, где были глаза озер, остались черные дыры…

Хейм пел, а Бекетов вдруг вспомнил ту осень. И сумеречные покои оксфордской квартиры Коллинза, и рассказ Климентины о беседе с поляком-лавочником с вокзала Ватерлоо. И эту его присказку: «Вы живы, пока живы русские!» И мрачные прорицания Хора, вдруг положившего на стол газетный лист с аншлагом на первой полосе о падении Москвы. И жестокий спор с Хором, защищавшим ни больше ни меньше как право англичан идти с немцами на мировую. И рассказ Хейма о тобрукском полковнике вот здесь, в брайтонском прибежище Хора. И схватку Хора с Хеймом по все той же проблеме: хочет ли британский народ мира с немцами и что есть британский народ. И неожиданную реакцию Хейма, пустившего по винтовой лестнице стол с нехитрой снедью и бутылкой французского коньяка. До сих пор жаль этой бутылки, коньяк был и в самом деле хорош… Бекетов вспомнил все это, и в новом свете вдруг предстал перед ним спор с Багричем по дороге из Лондона в Брайтон: а может, и в самом деле надо было бы бежать от Хора, как от чумы? Тогда зачем Бекетов явился сюда да еще приволок расчетливо осторожного Багрича, едва ли не против его воли приволок?

— Признайся, Хейм, трудно, было до полковничьего звания… Доползти? — спросил Хор, подзадоривая друга; хозяин не боялся этого разговора. — Трудно?

Он сказал именно «доползти».

— Еще как!.. — ответил Хейм, не выказав обиды. — Полз, как мог, скреб животом и песок, и камни, и глину. Знаю, во что земля-матушка одета. Ты небось по паркету, а я животом по острым камням — живот занозил этими камнями… Паркет небось глаже камней…

— Это почему же: я по паркету, а ты по камням? — спросил Хор, смеясь. Странное дело, слова, которыми обменивались друзья, были злыми, а произносились они незлобиво, больше того, любовно. — Почему?..

— А потому, что мой отец почтовый клерк, а твой… о-го-го!

Хор рассмеялся, он задался целью все обращать сегодня в шутку, не принимать всерьез.

— Да, мой отец, как ты говоришь… о-го-го, но, согласись, это мне не мешает сидеть за одним столом с русскими… Так или нет?

Хейм замотал головой, смущаясь.

— Твоя взяла на этот раз… Ничего не скажу, взяла!

Выпили еще раз, теперь за русских гостей.

— Простите, полковник, — обратился Хейм к Багричу. — Но ваш отец наверняка не… о-го-го?

— Нет, разумеется… — ответил Багрич лаконично, очевидно полагая, что более пространный ответ сразу сделал бы его союзником Хейма, что было бы, наверно, не совсем тактично по отношению к хозяину.

— А если быть точным? — спросил Хор тут же, он понимал, что Багрич сможет ответить на этот вопрос лишь в том случае, если его задаст Хор. — Нет, нет, прошу вас, если быть точным?..

Багрич ухватил рукава саржевой гимнастерки у локтя, сдвинул их, оголив запястья, щедро усыпанные волосами, такими же сизо-черными, как борода полковника.

— Мой отец тоже был клерком, только муниципальным… — молвил Багрич и взглянул на Бекетова не без лукавства — честное же слово, сейчас трудно было понять, был ли отец Багрича муниципальным клерком.

— Дипломат, дипломат… русский полковник! — воскликнул Хейм и, обратившись к другу, произнес: — Они тебя щадят, Хор!.. Ты понял, щадят…

— В каком смысле? — в очередной раз рассмеялся Хор. То ли у него было хорошо на душе, то ли смешинка щекотала горло. — Ну, ну… говори, в каком смысле?..

— Ты думаешь, что русским… отшибло память?

— Не понимаю тебя!

— Ну, они же помнят, что ты говорил о них осенью сорок первого… — вымолвил Хейм все с той же бравадой. — Ведь им же надо понять, что произошло с тобой в эти два года и произошло ли, а?

Рука Хора, только что с уверенной быстротой наполнявшая бокалы, замерла над бокалом Хейма. Хор поставил бутылку, бокал друга остался пустым.