Кузнецкий мост

Бекетов, что стоял поодаль, был почти уверен, что Идена одолевало искушение спросить немца: «А где вы предполагали быть к зиме? Не на Британских ли островах?» Но англичанин смолчал. В иных обстоятельствах Иден, пожалуй бы, спросил немца, но сейчас в этом не было смысла. Для Идена, разумеется. Спросить, значит, показать русским, что вторжение на острова предотвращено, потому что немцы застряли под Москвой. Надо ли это показывать русским?

Но мысль Идена уже набрала энергию и ее ничто не могло остановить.

— Подобное могло быть и с нами, — сказал Иден, когда они переступили порог клинской обители Чайковского.

Все время, пока Иден объезжал Клин, рядом с ним был полковник Иван Костылев — старый вояка, давно пребывавший в отставке, которого вновь призвала в строй война. Костылев не без охоты вызвался сопровождать Идена — он полагал, что его опыт офицера, хорошие манеры, а может, даже и выправка в данном случае могут быть полезны России. Все было бы хорошо, если бы не сутуловатость, которая мешала Костылеву нести корпус, как это подобает бравому воину, да, пожалуй, больная нога, которая сковывала подвижность. Вот так, ругая себя за сутуловатость и за больную ногу, однако не подавая виду и даже, наоборот, демонстрируя настроение, которого у него не было и в помине, Костылев следовал за Иденом.

— Вы старый русский офицер, господин полковник? Я так полагаю, старый офицер?

— Все точно, имел честь громить австрияков под командованием высокочтимого Алексея Алексеевича в мае шестнадцатого года в Галиции…

Иден поднял руку, призывая на помощь Бекетова, который, услышав английскую речь полковника, поотстал, полагая, что участие третьего лица в данном случае не обязательно.

— Скажите, пожалуйста, кто есть Алексей Алексеевич?

— Ну, разумеется, генерал Брусилов, главнокомандующий Юго-Западным фронтом, — заметил полковник, не дожидаясь, пока Бекетов переведет вопрос Идена.

— О, Брусилов, Брусиловский прорыв! — выговорил Иден, возликовав. В том, как он произнес эти несколько слов, чувствовалось, Иден рад не только тому, что его собеседник был участником известной баталии прошлой войны, но и тому, что эта баталия оказалась в пределах представлений Идена об этой войне.

Они вошли в избу, просторную, жарко натопленную и тщательно выскобленную и вымытую, хотя, по всем признакам, сейчас и нежилую.

На столе, застланном большой географической картой (разумеется, изнанкой наверх), стояли самовар, графин с водкой, тарелки с колбасой и сыром и глиняная миска с горой черного хлеба, свежего, аккуратно нарезанного.

Иден взглянул на графин с водкой, заулыбался.

— Русский чай? — Посмотрел на окно, стекла были неожиданно прозрачны (видно, печь топилась часа полтора и оконная наледь истончилась), и, увидев сожженный дом напротив, помрачнел, стал молча устраиваться за столом.

Костылев сел напротив. Он взял графин и с веселой пристальностью взглянул, как плещется внутри него холодно-прозрачная влага.

— Как вы, господин Иден? Готовы… для начала?

— Чай? — переспросил Иден по-русски и улыбнулся. — Давай, давай!

Выпили. Иден с лихостью нарочито бесшабашной («Была не была!»), точно это была не рюмка водки, а нечто большее. Полковник деловито, по обязанности (водке он предпочитал вино, но когда надо было, пил водку), Бекетов пил водку в охотку, мороз пронял и его.

— А вот мог бы я вас спросить? — обратился Иден к Костылеву, когда не без помощи огурца и кусочка сыра огненная влага была загашена.

— Да, пожалуйста, — отозвался полковник и перестал есть.

— Вы старый русский, видевший ту войну и эту… Какое чувство у вас доминирует? Вы понимаете меня?

— Мне так кажется, понимаю, — отозвался Костылев и задумался, сомкнув губы. — Какое чувство… доминирует? Сделать все, чтобы не было третьей войны, — вот это чувство. Простите меня, господин министр, но, будь моя воля, я бы настоял на границах, которые гарантируют безопасность Советского Союза.

Иден помрачнел. Казалось, начатый им разговор принимал оборот, которого он не ждал и, пожалуй, не хотел.

— Это что же… линия лорда Джорджа? — спросил Иден. Этот вопрос лежал для него на поверхности.

— Нет, не только линия Керзона, — был ответ Костылева.

— Мурманск, Ленинград?

— Да, разумеется. И Прибалтика. И все остальное. Все, что вызывало у нас опасения и что эта война не опровергла, а подтвердила, — сказал полковник и протянул руку, чтобы взять графин, но Иден остановил его. Что-то было в этой водке для Идена общее со словами Костылева — грозила сшибить наповал, сжечь.

— В каком смысле… подтвердила? — спросил Иден.

— Уязвимыми оказались как раз те места, которые мы хотели оградить от удара, — сказал полковник и принялся разливать чай — это он хотел сделать сам.

— Значит, Ленинград? — спросил Иден.

— Да, Ленинград, в частности… — Полковник закончил разливать чай и отодвинул рюмку. Все, что он хотел сказать, он сказал.

Через полчаса Иден и его спутники простились с Костылевым.