Кузнецкий мост

И Николаю вдруг привиделась Софа, какой она явилась его сознанию и его глазам в то лефортовское утро. Было ощущение реальности непобедимой: пыльный зной горной дороги, прищур сине-серых Софиных глаз, в которых спеклась адова мука той минуты, и залпы, один, потом второй, что столкнули ее в пропасть, столкнули…

По каким законам один человек входит в жизнь другого и остается в этой жизни навсегда? Известны ли эти законы людям? Не переоценивают ли люди, когда думают, что эти законы им известны? А если известны, то почему человек не властен тут распоряжаться своей судьбой? Или все-таки действует нечто непреложное о единственности человека, предназначенного тебе судьбой, да, той самой единственности, о которой ты думал в ту уманскую ночь, когда самолет нес тебя к Днестру? Да, единственности неколебимой, которая сильнее тебя, сильнее времени, может быть, сильнее случая… В ту уманскую ночь казалось, что нет в природе силы, которая может изменить само решение судьбы, подарившей тебе друга… Оказывается, есть такая сила, и она подняла на тебя руку, на тебя и Софу, злая сила. Повтори многократ: злая, злая… Вон как отпрянула Ирина и обратилась в бегство. Да не уподобился ли ты злой силе, когда отважился вторгнуться в ее жизнь? Как только разрешило сделать тебе это твое понимание сущего, твое представление о чести?

Они приехали в сосновый бор и подивились обилию снега и снежной тишины. Их допустили на территорию госпиталя, и они прибавили было шагу, приметив за темно-зелеными купами сосен здание главного корпуса, когда их окликнул негромкий Сережкин голос, в меру спокойный, в меру ироничный. Ирина среагировала первой и, растолкав своих спутников, с ходу, с лету устремилась к брату и, наверно, повисла бы на его шее, если бы, как некогда, отец не остановил ее:

— Ушибешь ненароком, больной ведь…

Сергей ободрил радушно:

— Здоровый я…

Но вид Сергея не очень-то был в ладу с этими словами. Солдатская шинелька, побывавшая и под дождем, и под снегом, быть может, когда-то была впору молодому Бардину, а сейчас казалась коротковатой — за войну Сергей вырос. Была бы шинель другой, быть может, и Сергей бы выглядел бравым, а тут даже солдатские погоны как-то не очень красили его. Все это тут же отметил Бардин, не желая огорчать сына, хотел приберечь напоследок. Но хитрый бардинский отпрыск проник в мысль родителя.

— Вижу, хотел встретить без пяти минут майора, а встретил солдата, так, батя? — Старое Сережкино «батя» было вроде плюшевой прокладки и призвано было смягчить горькое слово.

— Уж коли начистоту, тогда знай, — произнес Егор Иванович, волнуясь. — Коли ты живой, Сережа, то ты для меня и в солдатском звании генерал…

Сказанное порядочно растревожило и одного и другого, они запаслись молчанием, разговор продолжался, но каждый берег в себе то, что сказал и не сказал в начале встречи. Видно, нужен был повод, повод весомый, чтобы прерванное возобновилось. Но повод этот не сразу отыскался, может, поэтому ждать пришлось долго. Только уже в скромной комнате Сергея, выходящей окнами на опушку леса, когда Ирина и Тамбиев раскрыли чудо-узелок и с торжественностью, заметно иронической, разложили припасы и пир начался, Сергей стрельнул в отца веселым оком.

— Ей-богу, не думал, что ты генеральские погоны в Москве оставишь! — засмеялся неудержимо, все изменилось в человеке, все переиначила война, а смех оставила — детский, заразительный. — Мне эти погоны твои во как нужны! — он чиркнул указательным пальцем по кадыку. — Мне бы после твоих погон добавка в здешней столовой получилась бы, а сейчас и прежнюю порцию урежут — обещал им генерала, а явился главный каптенармус… — указал он на невзрачный бардинский пиджачишко — за войну и бардинская одежда поизносилась.

Бардин испытал неловкость, не очень-то уверен был, что сын шутит.

— Запасись терпением, в следующий раз надену погоны, — пообещал Егор Иванович.

— Хотел в понедельник выписаться, придется подождать… — засмеялся Сергей и дружески ткнул отца кулаком в плечо.

Бардин помрачнел.

— Креста на них нет! — взорвался Егор Иванович. — На немых и слепых воду возят, так? — Он взъярился порядком. — Коли ты молчишь, так с тобой можно не стесняться, да?

Сергей побледнел.

— Ты о чем, батя?..

Но Сергей своим вопросом точно плеснул масла в огонь.

— Как о чем?.. — вознегодовал Бардин. — Не понимаешь, о чем? Нет, нет, скажи, не понимаешь?..

— Честное слово, не понимаю…

— Посмотрите, он не понимает! — упер Бардин свои глазищи в Тамбиева. — Ты, Николай, понимаешь, а он не понимает!.. — Он перевел дух, видно, дышать ему было трудно. — А коли не понимаешь, я тебе объясню… — Он вновь обратился к Тамбиеву — так объяснять, пожалуй, было удобнее. — Только вникни: человек прошел войну! — «Человек», надо понимать, был Сергей. — Прошел, как пройти надлежит солдату, не требуя ни поблажки, ни снисхождения!.. Нет, нет, ты помолчи, я доскажу! — обратился он к сыну. — Хватил свою долю лиха щедро!

— Батя… остановись!

— Нет! Дай сказать. Не было бы Иришки тут, я бы тебе показал, Николай, как война на нем расписалась, какие письмена она вывела…