Кузнецов против абвера

Нас не надо жалеть,
Ведь и мы никого б не жалели.
Мы пред нашим комбатом,
Как пред Господом Богом, чисты.
На живых порыжели
От крови и глины шинели,
На могилах у мертвых
Расцвели голубые цветы…

* * *

Из-за смерти отца Никанор решает бросить техникум в Тюмени и перебраться поближе к Зырянке, чтобы помогать на правах старшего мужика в семье по хозяйству. Но мать запротестовала и попросила продолжить учиться. И тут решительный Кузнецов договаривается с администрацией техникума, получает разрешение на отчисление его в связи с семейными обстоятельствами и успешно поступает в лесотехнический техникум (ТЛТ) в Талице – ближе к отчему дому, к той Малой Родине, писавшейся им в любом письме родителям с заглавных букв.

Каждый выходной Кузнецов приезжал в Зарянку, чтобы помочь по хозяйству своим родным. В техникуме он был принят в комсомол и тоже стал активистом. Его избрали членом бюро комсомольской ячейки. Он нашел здесь интересное занятие – практиковал встречи с местным объездчиком лесничества Эдуардом Гунальдом, совершенствуя разговорный немецкий язык. Он зарекомендовал себя активным комсомольцем. В музее Кудымкара хранится удостоверение, подтверждающее его кипучую общественную деятельность:

«Дано настоящее Коми-Пермяцким окрпрофсоветом т. Кузнецову Н.И. в том, что он командируется в Деминский сельсовет в помощь уполномоченным РИК (районный исполнительный коми^тет. – Прим. авт.) для практической работы в проведении посевной кампании и коллективизации, что и удостоверяется.

10 марта 1931 г.»

Старшая сестра Агафья, Гася, Гаша, стала учительницей, и именно она привила ему желание читать. Раньше в семьях читали вслух книги, заучивали полюбившиеся стихотворения, декламировали их в моменты вдохновения. Николай Струтинский отмечал, что нередко Кузнецов читал перед партизанами рылеевское «Смерть Сусанина», лермонтовское «Бородино», пушкинские стихи и другие. В шестилетнем возрасте он уже мог бегло читать и научился писать.

Первая мировая война обошла стороной дом Кузнецовых. Иван Павлович, как единственный кормилец многодетной семьи, не подлежал мобилизации. Подрастали дети – подмога родителям по хозяйству, по дому, в поле. Отец с матерью сызмальства приучали детей к труду, так было заведено в деревнях. Это сейчас в городах барчуки охочи получать у дедушек и бабушек пенсионные рублики. Особенно ярко такую картину высветили лихие девяностые при родительской безработице из-за поломанных производственных мощностей советской страны. Надежда тогда была только на пенсионеров – они стабильно получали свои приличные советские пенсии, заработанные во время существования СССР, которые, правда, с его развалом быстро превратились в крохи. И даже в то препоганое время старики делились «деревянными» с детьми и внуками…

Тогда, в начале 1930-х годов, был и другой процесс – индустриализация вызвала уход селян с земли через вербовку рабочей силы на новые стройки. Это был всплеск первой урбанизации – в город уходили целыми деревнями и даже с главным инвентарем – молотками, топорами, пилами и лопатами. Но уже сверкали молнии борьбы с кулачеством, которому стало вольготней на земле без мужиков. Постепенно открывались шлюзы для репрессивного наводнения в борьбе с инакомыслящими. В техникуме стали исчезать не только студенты, но и некоторые разумные преподаватели. Вспышки доносов засверкали среди однокашников. Активность Кузнецова, его принципиальность и решительность пришлись не по вкусу некоторым его сверстникам. Однажды его вызвал к себе в кабинет секретарь комсомольской первички, с которым Ника когда-то жил в одной комнате.

– Садись, Кузнецов, – насупившись, сказал маленький еще чиновник с большими задатками стать доносчиком и искателем «врагов народа».

Ника удивился, почему тот не назвал его по имени.

– Билет с тобой?

– Конечно.

– Покажи.

Кузнецов вынул билет из кармана куртки и протянул секретарю. Тот с брезгливой миной на лице повертел его, полистал и бросил в ящик письменного стола.

– Ты что? – изумился Ника.

– За обман комсомола будешь отвечать через ячейку…

Кузнецова обвинили в кулацком происхождении, в дружбе с идеологически разоруженными элементами, в службе отца в белой армии и его якобы участии в расстрелах коммунистов и в другой не столько обидной, сколько опасной в то время грязной чепухе.