Кузнецы грома

Они куда-то шли, куда-то ехали. Куда? А кто его знает, куда... Ужинали в каком-то маленьком ресторанчике на набережной... Им очень долго ничего не подавали... Впрочем, и другим тоже. Другие возмущались, а они нет. Даже если бы о них вовсе забыли, они бы не возмущались... Потом опять куда-то ехали. Троллейбус, подвывая, катился от фонаря к фонарю. Нина смотрела в окно на темную улицу. Желтые квадраты света, падающего из окон троллейбуса, неслись по асфальту, прямо по лужам. Потом откуда-то сзади набегала большая серая тень самого троллейбуса, обгоняла его, неслась вперед, светлея и размываясь...

А следом уже возникала другая, потом еще, еще... Почему раньше она не видела всего этого? Какой-то маленький скверик. Круглая клумба. В ней белый пионер с отбитой рукой. Они сидят на скамейке. Он обнял, прижал ее к себе.

- У тебя уши замерзли, - говорит она и смеется. - Красные уши... И она трогает его ухо пальцем. - А помнишь, Арамис щипал себя за мочки ушей, чтобы они розовели?... Это нравилось женщинам... Раздолин, а может, и ты щиплешь?

- Тебе нравится Арамис? - спросил он.

- Он молодец. А тебе?

- И мне... Но Атос больше...

- Атос - герой... Всем мальчишкам нравится Атос... Он хотел поцеловать ее, но мальчишки, как раз именно те мальчишки, которым нравится Атос, ворвались в скверик, как банда басмачей.

Она легко отстранилась, и он без обиды понял, что целовать сейчас нельзя.

- Это они, наверное, отбили пионеру руку, - шепотом сказала она.

- Они...

Потом они стояли в маленькой беседке во дворе ее дома. В маленькой детской беседке. Качели, оставленные детьми, были печально неподвижны. Он целовал ее долго, нежно прижав к себе. Он говорил ей что-то, а она не слушала слов, не нужны были слова. Она поднималась на цыпочки и целовала его в губы, долго и так крепко, что он чувствовал ее зубы... Так в маленьком дворике, на который со всех сторон во все глаза смотрели сотни оранжевых окон, в эту ночь рождалось редкое и нежное чудо - любовь.

16

Борис Кудесник у стола. Горит настольная лампа. Несколько книг. На обложке одной - золотом: "Теория плазмы". Борис листает. Две женские руки ложатся ему на плечи:

- Закрой свет газеткой, Мишка ворочается...

Борис ставит газету у лампы, щекой проводит по руке.

И руки слетают с плеч...

Виктор Бойко идет домой темным переулком. У булочной выгружают свежий хлеб, и Виктор останавливается, вдыхая вкусный, теплый и добрый запах. Лотки быстро исчезают в окошке, один за одним...

- Можно купить один батон? - спрашивает Виктор.

- Или проголодался? - с иронией говорит грузчик.

- Нет... Но пахнет хорошо...

- Духи купи себе и нюхай, - уже зло говорит грузчик.

- Я заплачу...

- Не видишь, что ли, закрыта булочная. Виктор не уходит, молча стоит и нюхает хлеб...

Большой зал филармонии заполнила нарастающая, бьющаяся в едином четком ритме дробь барабана. Болеро Равеля. Глаза Маевского закрыты, ресницы вздрагивают и волнуются, а барабан все бьет и бьет... Лицо у Маевского напряженное. Он совсем не похож на того Маевского, которого знают все.

Сергей Ширшов сидит в майке и в трусах на постели. Совсем темно. Встает. Босиком выходит в темный коридор и приоткрывает другую дверь. Тоже темно.

- Батя, ты спишь? - шепотом спрашивает он.

- Что тебе? - отвечает женский голос.

- Ма, я женюсь! - выпаливает Сергей.

- До утра потерпеть не мог?

- Нет, я правда женюсь!

- Ты никак выпил? - с тревогой спрашивает мать...

Три рюмки сошлись, чокнулись.

- И все-таки, что значит для тебя заниматься наукой? - с пьяной настойчивостью спрашивает Игоря Редькина Жорка, старый школьный друг.

- Для меня? Ну, как сказать... - Игорь вертит в пальцах рюмку. Удовлетворять собственное любопытство за счет государства! И махнул водку в рот.

- Не пижонь, - строго говорит Жорка. - Ты понимаешь, о чем я говорю. Зачем нам Луна, Венера, Марс? На кой хрен?

- Кому это "нам"? - строго спрашивает Игорь.

- Мне, тебе, Васе, всем.

- Ты упрощаешь, - вяло говорит Вася. - Пойми...

- Ничего он не упрощает, - резко перебивает Игорь. - Он мещанин. Ему нужна конура, подбитая плюшем, куриный бульон и лакированные штиблеты за пять рублей!

- А почему из-за каких-то лунников я должен платить за штиблеты тридцать рублей?!

- Считай, что разницу ты заплатил за билет в эпоху! Плацкартный билет!

- Только без демагогии...

- Да замолчи! Сотни лет люди смотрели в небо, мечтали... Луноград - это такая же гордость наша, как твой Рублев, как Василий Блаженный, как "Аврора"... Давай загоним американцам Третьяковку, а? Ведь купят! И хорошие деньги заплатят! И почему это мы не обменяли в войну Рублева за свиную тушенку? А? Ужасно, что это говоришь именно ты! Ужасно, ужасно... Кстати, почему ты пишешь картины, а не разводишь коров? Штиблеты делают из коров...

- Отлично! - крикнул Жорка. - Мы договорились до отрицания искусства!

Игорь словно и не слышал этих слов.