Кузница в Лесу

Элоф пропустил своих спутников вперед, а сам задержался в пыльной полутьме, наслаждаясь прохладой и тишиной после грохота бури. Клинок в его руке тоже был прохладным, как и латная рукавица в поясной сумке; казалось непостижимым, что через них совсем недавно протекала такая грандиозная мощь. Элоф мысленно вернулся к моменту вспышки, к тому краткому озарению, когда он интуитивно проник в сущность меча. Действительно, клинок был сделан не из металла. В нем мерцали длинные черные пряди, причудливо свитые и перекрученные, погруженные в густую и темную связующую субстанцию. Они казались глянцевыми и блестящими, словно локоны давно умершей красавицы, сохраненные для вечности неким волшебством; правда, лезвие клинка было тоньше самого тонкого волоса.

Элоф остановился у одного из высоких лестничных окон, за которым до сих пор вспыхивали отсветы молний, и пристально посмотрел на меч, но поверхность металла снова превратилась в непроницаемое зеркало. Пораженный внезапной мыслью, он перевел взгляд на рукоять и поднес ее ближе к свету. В ней, как и прежде, переливались плывущие облачные узоры, но теперь они были уже не серыми, а черными — заряженными энергией, подобно грозовым облакам, чья живая сила помогла заново отковать клинок.

— Раньше я не давал тебе имени, — тихо сказал Элоф. — Я не мог быть уверен в тебе. Но теперь я уверен; во имя тьмы, что льнет к тебе, я назову тебя. Будь же Несущим Тьму, Вестником Ночи, или Гортауэром на сотранском языке, и да падет тьма перед глазами моих врагов!

Повинуясь внезапному порыву, он взмахнул Гортауэром, и голос меча запел во тьме — высокий, торжествующий, более чистый и ясный, чем раньше. В нем слышались слова, воспламенявшие кровь Элофа, заставлявшие его забыть о холоде, сырости и предстоящей долгой прогулке под дождем.

— Темный путь лежит передо мной, — прошептал он. — Но по крайней мере я вернул себе одного верного спутника. Интересно, кого еще я смогу найти?

Глава 2 ЖРЕБИЙ БРОШЕН

Ветер завывал над болотными пустошами на тысячу диких голосов. Он гнал перед собой клубы темных облаков и пригибал к земле бурые осенние камыши. Элоф, охваченный лихорадкой, снова оказался за дребезжащей дверью своей кузницы и слышал в голосах ветра отзвуки древних битв — отдаленные голодные крики целого сонма мертвецов, лежавших в болотной топи, но теперь восставших и отправившихся на охоту вместе с ветром. Мощные порывы стучали в дверь, как настойчивые руки, как та почерневшая и полуистлевшая рука, из которой он взял меч…

Внезапно Элоф проснулся и некоторое время лежал, дрожа всем телом, пока не ощутил под собой теплую постель, а сверху — успокаивающий вес богатого, но изрядно поношенного стеганого покрывала. Холод пронизывал его тело только во сне, а болотные земли остались далеко позади. Но Элоф знал, что это был не совсем сон; какое-то время он прислушивался, и недоброе предчувствие свинцовой тяжестью вползало в его душу. Портьеры были темными силуэтами на фоне сумеречно-серого неба. Ни одна кисть не пошевелилась, однако голодный вой все еще звучал в его ушах.

Холщовый коврик заскользил под ногами, когда Элоф встал с постели. Холодный воздух обжег его кожу, а ступни ощутили прохладу гладкого каменного пола, когда он подошел к окну. Но оно было слишком узким, а наружная решетка мешала ему выглянуть наружу и увидеть, что творится внизу. Дом, как и большинство подобных домов в старом городе, был возведен вокруг прямоугольного внутреннего двора и являл внешнему миру угрюмо-непроницаемый фасад.

Элоф повернулся и вышел на открытую галерею, а оттуда поднялся по лестнице, ведущей на крышу. К тому времени, когда он оказался на старой черепичной кровле, у него кружилась голова, сердце бешено стучало, а в груди ворочалась знакомая боль; ночные труды исчерпали его силы. Ему пришлось некоторое время постоять, опираясь на рассыпающийся каменный парапет, прежде чем он смог выглянуть наружу.

Город внизу лежал в глубоком сумраке, но тут и там мелькали яркие огоньки факелов. И хотя воздух был неподвижным, как пыльный гобелен, гул голосов заметно приблизился и стал громче. В нем слышались злобные лающие выкрики, заставившие Элофа зябко передернуть плечами.

Он вздрогнул еще сильнее от прикосновения мягкого меха к голой спине и резко обернулся.

— Неудивительно, что ты весь дрожишь, — проворчала Иле. Плотно сложенная, коренастая, она поднялась на цыпочки, чтобы накинуть меховой плащ ему на плечи. — Встал на ноги не больше месяца тому назад и уже разгуливаешь нагишом!

— Со мной все в порядке! — негодующе возразил Элоф. — Там, где я родился, это назвали бы теплым весенним утром.

Тем не менее продел руки в рукава плаща и с удовольствием ощутил тепло меховой подкладки. В городе говорили, что эта зима была самой лютой на памяти живущих, но весну тоже едва ли можно было назвать теплой.

— Вот и хорошо, — твердо сказала она. — В конце концов ты не можешь оправиться от лихорадки за один день!