Квадрат

Они уже достигли кухни, когда в дверь позвонили. Взглянув друг на друга с пониманием, Руппс и Краев остановились у входа, глядя теперь на дверь, которую открывала Кло.

Кивнув совершенно лысому человеку довольно плотного сложения, невысокого роста, с круглыми блекло-голубыми глазами на малоподвижном лице, она молча впустила его в квартиру.

Поприветствовав присутствующих одними глазами и пристально посмотрев на Руппса, а потом на Краева, человек прошел в кухню впереди всех. И сел на стул, у стола с краю. Два других стула, располагавшихся дальше, у стены, заняли Краев и Руппс.

Прошло еще минуты три, когда они заговорили.

– Рад видеть, – проговорил гость, улыбнувшись Руппсу.

Руппс кивнул.

– Как там старый Крекиньш поживает? – спросил он.

– Да что ему… – отозвался гость. – Гулять ходит. Газеты читает. Иногда ругается. На том его активность и кончается. Привет тебе, – улыбнувшись Руппсу снова, сказал сын старого Крекиньша. Рад, что ты дома, – проговорил он снова, глядя на Руппса.

И Руппс отвел глаза.

– Времена хорошие настали, – снова заговорил молодой Крекиньш усталым голосом. – Много дел. Надо составить списки латышской диаспоры в вашем городе. Мы знаем, здесь есть полезные для нас люди. Предстоит большая работа.

– Да я что… Сам видишь, – проговорил Руппс, посмотрев на Крекиньша, будто слегка извиняясь.

Крекиньш кивнул. Понял.

– Что ж с тобой делать, – тихо и опять устало сказал он. – Тебе, кстати, привет от Балодиса. Он в Риге. До недавнего времени был моим заместителем. Теперь заведует Фондом взаимопомощи. А Роберт где? – неожиданно спросил он Руппса.

– В Болгарии, – коротко бросил Руппс.

– Я вижу, Катерина здесь, – осторожно проговорил Крекиньш.

Посмотрев на дверь, Руппс махнул рукой.

Крекиньш умолк.

– Ну ладно. Поговорим, – сказал он через минуту. – Генерал нам не помощник, – взглянул он в сторону Краева и, встретив прямой взгляд генерала, слегка будто стушевался.

Краев с минуту молчал.

– Это только ваше дело, – все-таки сказал он.

Фраза эта, брошенная вскользь совершенно нейтральным тоном, однако, не уходила. И надо было кому-нибудь что-нибудь сказать, чтобы она ушла.

– А как отец относится к этой идее? – спросил Руппс молодого Крекиньша.

– Какой латыш станет возражать против независимости? – тихо отвечал тот.

Руппс молча кивнул, не переставая о чем-то думать.

Вошла Кло и, увидев, что с полчаса назад налитый ею в тарелки борщ остался нетронутым, покачала головой.

Сделав вопросительное лицо, она ждала ответа.

– Как хотите, – наконец после долгой паузы проговорила она. – Несу второе.

Руппс с укором посмотрел на всех.

– А что, есть программа? – спросил он в продолжение разговора, уже беря ложку и намереваясь есть.

В ту же минуту Кло принесла поднос с тремя порциями шницелей и гречневой кашей.

– Да программа одна – независимость, – отозвался Крекиньш. – Задачи Народного фронта на путях парламентской борьбы определены. Поскольку цель может быть достигнута только на уровне государственной власти, нужно перевести внепарламентскую оппозицию в парламентскую. Значит – выборы. Местных Советов. Верховного Совета Республики. И нужно добиться там максимального представительства. Необходимы законы о политических партиях… о частной собственности… в том числе на землю. Нужны законы о самостоятельности внешнеполитических связей. Затем следует признать незаконными выборы сорокового года… Децентрализовать диктат административно-командной системы. А потом уже изгнать оккупантов из Латвии. Всё очень просто, – договорил Крекиньш.

Все молчали.

– А бойцы у вас есть? – спросил Краев. – Власть ведь так просто никто не отдает. Нигде и никогда.

– Надо не допустить этого, – отвечал Крекиньш. – Только мирным путем… Но добровольцев много, – договорил он, с вызовом взглянув на генерала.

Краев сделал вид, что этого не заметил.

– Так… – через минуту сказал он. – Время пить компот. Катюша, – обратился Краев к дочери, – неси побольше.

Крекиньш с Руппсом переглянулись.

После того как в разговоре была поставлена большая компотная точка, Краев, сославшись на необходимость сделать звонок, вышел, оставив Руппса и Крекиньша одних.

– Думаешь, получится? – спросил Руппс.

Крекиньш пристально посмотрел на него.

– Если не сейчас, то, может быть, никогда, – отозвался он.

И его блекло-голубые глаза на малоподвижном лице будто тоже что-то проговорили.

– Да, Балодис сказал, ты можешь рассчитывать на его помощь, если надумаешь вернуться. Хотя, сам понимаешь, такие, как ты, у нас не в чест, – умолк Крекиньш. – И, если бы мой отец в конце войны не перешел в латышский легион, его бы ждала та же участь, – договорил он.

И Руппс вспомнил, как старый Крекиньш, с которым они вместе переходили границу, чтобы добраться до России, и два с лишним года воевали в Красной Армии, подговорив еще одного латыша, ушел на ту сторону, к немцам. В латышский легион. Вспомнил, но промолчал. Значит, старый Крекиньш, отец этого человека с блеклыми голубыми глазами, стоявшего сейчас перед ним, в чест. А он, Руппс, чистокровный латыш, воевавший за свои убеждения в Красной Армии, – нет.