Квадратное колесо Фортуны (СИ)

— Ну, вот ты и поплыл, малец, — рассмеялся мужик и легко поднял Витьку в лодку, — чуток мясца наберёшь да потренируешься, и будешь на тот берег сигать. Что делать-то будем, назад иль поплаваем чуток?

Назад Витьке не хотелось, да и весёлая троица расположилась на берегу, покуривая и запуская «блинчики». Мужик, как казалось Витьке, вяло шевелил вёслами, однако лодка быстро скользила по гладкой воде.

— Меня Михал Порфирьичем кличут, можно дядей Мишей звать, а тебя как величать будем?

Витька назвался.

— Ну, вот и познакомились. А ты, значит, Петрухе Салтанкину родным сыночком приходишься, — уточнил дядя Миша и, дождавшись Витькиного кивка, продолжил, — А я Петра хорошо знал — мы ведь соседствуем с бабкой твоей, нас только сморода разделяет. Ты какую больше уважаешь, красную иль чёрную?

Витька, уразумев, что смородой дядя Миша называет смородину, сглотнул слюну и признался: — Обои.

— Ты зелёную смороду не таскай, уши оборву, — грозно предупредил дядя Миша, — дождись, пока вызреет, — закончил он и улыбнулся. — Да я всё их семейство хорошо знал. Петька года на два постарше был, а с Николой мы крепко дружбанились: и на улице и в школе вместе, и на фронт вместе пошли. Я то вот вовремя споткнулся, — дядя Миша кивнул на правую ногу и Витька только тогда увидел торчащую из штанины деревяшку, — а Никола дальше в войну потопал, да и сгинул.

Он замолчал и пристально посмотрел на Витьку:

— А ты похож на отца-то, их порода — Салтанкинская. А в Евдоху ихнюю, так я просто влюблён был. Всё обещал ей, что как подрастёт малость да в сок войдёт, так сразу и женюсь. Да, подросла… — он вытащил мятую «Приму» и прикурил, пряча огонёк в широких ладонях. — Я в сорок втором как пришел из госпиталя на костылях, так сразу к ней, ей аккурат в тот год восемнадцать стукнуть должно было. Ну вот, говорю, пришел я, давай, выходи за меня. А она рассмеялась мне в рожу и говорит: «Это за что же мне счастье такое с обрубком век горевать? Утешить один разок могу, а на женитьбу и не надейся». Плюнул я ей тогда под ноги и ушёл. Стерва, конечно, но красивая была, зараза! — с чувством подытожил он.

Дядя Миша бросил вёсла, снарядил пару удочек и забросил крючки по разные стороны лодки.

— Ты рыбачить-то любишь? — он с надеждой посмотрел на Витьку.

— Я не пробовал, — Витька почувствовал себя виноватым перед этим добрым дядькой, научившим его плавать и защитившим от мальчишек.

— Научу, коль захочешь, — пообещал дядя Миша, — А отца твоего я видел году в пятидесятом — он приезжал сюда на недельку. Ох, и настрадался же мужик от своей контузии, врагу не пожелаешь. Повёз я его раз на рыбалку, высадились мы на остров, удочки закинули, сидим, беседуем, всё чин чинарём, а он вдруг как начал по земле кататься, да вопить благим матом, да об землю матушку головой биться… Думал, убьётся насмерть. Такие, значит, боли были. Хорошо на берегу приключилось, а не в лодке, а то точно потонул бы. Неудивительно, что он потом в Москве под грузовик сиганул.

— Он не сиганул, а попал случайно, — возразил Витька, повторяя слова матери, — он слышал плохо и видел слабо, вот и не заметил.

— Ну да, ну да, конечно, — закивал головой дядя Миша. — Ты глянь там, не клюёт?

Часа через два, поймав несколько плотвичек и окуньков, они разошлись по домам.

— Рыбу бабке отдай, пускай сготовит, — сказал на прощанье дядя Миша.

Бабка равнодушно приняла рыбу и сразу начала чистить, ворча и вздыхая:

— Одним развлеченьице, а другим забота лишняя.

Остаток дня Витька провёл в размышлениях над дядимишиными словами. Так и не придя к какому-нибудь решению, утром он спросил бабку:

— А почему дядя Миша сказал, что папа сам под грузовик бросился?

— Конечно сам! — закричала в голос бабка, — Из-за вас с Лизкой я сыночка лишилась, из-за неё, стервы. Ему и так небо с овчинку от болей было, так она калеке ещё и младенца решила подкинуть для полного счастья.

Бабка ещё что-то кричала, но Витька уже не слушал. Забравшись на чердак, он весь день проревел в тёмном пыльном углу. Так в Витькину жизнь вошло первое потрясение. Уже смеркалось, когда он услышал негромкий голос дяди Миши:

— Дура ты, Пелагея, набитая, прости господи.

— Хромай, хромай, куда шел. Ишь, тоже мне, умник нашелся, — визгливо отбрехивалась бабка.

Когда наутро Витька вышел во двор, из-за кустов его окликнул дядя Миша:

— Петрович, рыбачить пойдёшь? Я тут тебе личную уду приготовил.

И они пошли в сторону озера: высокий одноногий мужик с самодельным костылём под мышкой и тощий лопоухий мальчик с удочками на плече.

Всё лето Витька провёл на озере. Рано утром они уплывали на какой-нибудь остров, удили и варили уху. Витька плавал — поначалу на мелководье, потом, сопровождаемый лодкой, и на глубину. Дядя Миша рассказывал о рыбах, их повадках и способах ловли, и Витька на всю жизнь пристрастился к этому удивительному времяпрепровождению.

Кончался август, и настал день отъезда. Дядя Миша пришел провожать Витьку на самый вокзал, крепко, как ровне, пожал руку, и одарил своей собственной удой со словами:

— Ну, речка, какая-никакая, у вас там имеется, значит и рыба должна водиться.