Квадратное время

С другой стороны, мои конвоиры каторжников бросить не могут, а бежать с ними со всех сил побоятся. Далее им нужно поднять тревогу (на выстрелы внимания никто не обращает, вокруг лагеря и без того палят день и ночь), командиру собрать отряд, погрузиться на оставшуюся в наследство от американского экспедиционного корпуса полуторку White TBC и поехать в Кемь, так как телефонной линии, по счастью, до туда проложить не успели. Скорость на дороге местные шумахеры держат чуть быстрее пешехода, иначе поездка по скользким доскам закончится в ближайшем кювете. Так что ранее чем за пару часов они до станции нипочем не доберутся.

Оттуда до места моего предполагаемого выхода из леса останется километров восемь-десять по насыпи железной дороги. Верховые лошади по шпалам скакать не умеют, значит, потопают бойцы «рабоче-крестьянской, непобедимой и героической» пешком и с песней. Все про все выходит четыре часа, вероятнее, пять, а то и шесть, торопиться тут не любят, а одиночный побег за серьезную проблему не считают. Таким образом, я должен успеть с хорошим, аж двукратным запасом.

Следующая и, скорее всего, главная угроза имеет четыре ноги и прекрасный нюх. А также скверную привычку гнаться тихо, без лая, а догнав – удерживать добычу на месте под угрозой немедленного растерзания. Не думаю, что местные гэпэушники собрали в Кеми чемпионов породы, но свежий след собачки держать обязаны. Поэтому «железка» для меня не только проблема, но и спасение. Только на ней можно надежно сбить преследователей с толку.

Бежал я практически налегке: в скрывавшемся досель под пальто и курткой худеньком рюкзачке «made in China» аккуратно уложены два килограмма самодельного пеммикана, то есть смеси из примерно равных долей сушеного мяса, толченых сухарей, сушеного молока и сала, спрессованной в плитки по размеру спичечного коробка, каждый из которых завернут в папиросную бумагу. Остальные четыре кило растолканы по внутренним карманам куртки, специально нашитым из многоцелевой полушерстяной байки. По прикидкам, на сутки должно хватать четыре сотни грамм подобной сверхкалорийной смеси, таким образом, запас рассчитан на две недели пути. Остальное сущая мелочевка: соль, спички, обмылок, пара смен носков и плавок, тех несносимых полусинтетических вещей, что провалились со мной из 21-го века, накомарник собственного плетения, несколько самодельных стрелок для компаса, складной нож, десяток крючков, плотно закрытая склянка со смесью керосина и махорки, да маленький бутылек с нашатырем. Сверх того, вокруг живота обмотано метров двадцать тонкой, но очень прочной веревки, плетеной из лучшего конского волоса, взятого из хвостов молодых рыжих жеребцов.

Все прямо как на тренировке в прошлом, ничего не мешает воздуху свободы! А уж он-то пьянит крепче спирта, оставляя в голове только одну мысль: ушел! Ушел! Ушел! И лишь где-то на самом краю сознания бьется в такт шагам непонятно где слышанный куплет:

Идет охота на волков,
Идет охота…

На адреналине я буквально летел через загроможденный буреломом лес. Баррикады стволов, сучья, лужи, пни, кустарник, сбившиеся в лед остатки зимнего снега, молодая поросль – все преодолевалось прыжками! Лишь километра через полтора я малость выдохся, а заодно вспомнил, чем грозит самый никчемный вывих. Но все равно, небольшое болотце, из тех, где нога проваливается по колено в мокрую подушку из травы и мха, форсировал бегом, благо даже не пришлось сверяться с компасом – прошедший невдалеке поезд стуком колес четко обозначил направление.

К железке выскочил неожиданно, огляделся, и сразу отскочил обратно за деревья – метрах в двухстах по шпалам шла парочка сомнительных граждан, хорошо хоть от меня, да еще и подходили к повороту, но все равно неприятно. Отдышался, переложил припасы из карманов в рюкзачок, стянул и отжал промокшие верхние штаны, чтоб подсушились, пока суд да дело. Позаботился о песиках: собрал небольшой веник из молодой елки, густо замазал его махоркой с керосином. Затем, убедившись в отсутствии прохожих, забрался наверх, на насыпь, заметая следы прошагал сотню метров в сторону Ленинграда, оставляя за собой не очевидные, но все же заметные мазки из отпавших хвоинок.

После небрежно спрыгнул на противоположную от лагеря сторону и побежал дальше, на запад, почти полкилометра до кстати подвернувшегося болота. Там обновил махорку на венике и «замел» им уходящий в воду след, отметив свой путь радужными керосиновыми разводами. Сам же вернулся к насыпи, высоко поднимая ноги и ступая след-в-след, тем более что пожухлая прошлогодняя трава не сохранила точных отпечатков. Добравшись до рельсов, стянул с ботинок калоши «от товарища Кривача», а освободившиеся подошвы измазал в отработанном масле и угольном шлаке. Внес, так сказать, запах паровоза, насколько я его себе представлял.