Квадратное время

– Послушай доброго совета старого человека, забудь, забудь навсегда и не вспоминай!

– Но… прочитал тут недавно у Шульгина, – все же попробовал возразить я. – Он благополучно пришел и ушел, вдобавок чуть не полгода в СССР прожил.

– Ох, там такая история, – господин Седерхольм исполнил классический фэйспалм. – До сих пор среди эмигрантов спор идет, кто так ловко организовал вояж по трем столицам. И знаешь, к чему все сходятся?

Вместо ответа я старательно помотал головой.

– ГПУ его водило, никак не иначе! После недавних признаний какого-то сбежавшего чекиста[250] с этим согласны все без исключений. Куда как сложнее понять другое – они или играли с Шульгиным, как кошка с мышкой, в надежде получить к себе в лапы более опасных противников,[251] или на самом деле существует масштабный антибольшевистский заговор, проникший на самый высокий уровень. Мне так лично кажется, многие из больших начальников в чека сами толком не понимают, кто за кого, и куда качнется курс партии, поэтому играют сразу и за белых, и за красных, то есть черных, знай только шахматную доску поворачивай удобной стороной.

– Ничего себе накрутили сюжет! – я не удержался от восклицания. – Материала на хороший бестселлер набрать, как два пальца… об асфальт!

– Ты только не вздумай и близко приближаться к этому лупанарию…

– Раздавят как букашку, глазом не моргнут, – с тяжелым вздохом завершил я мысль на минорной ноте. – Можно подумать, мне сильно интересно мешки в порту ворочать!

Вместо возражений Борис Леонидович неторопливо разлил остатки бренди из «чайника» по кружечкам, вытряс из пачки Lucky Strike очередную сигарету, покатал ее между пальцами и только после этого закурил.

– Есть вариант, – наконец продолжил он разговор, но уже каким-то меркантильным тоном. – Могу выкупить права на твой рассказ заранее, авансом. Тысяч десять франков, пожалуй, будет в самый раз.

– Шестьсот баксов? – автоматически пересчитал я.

– Да, где-то так, может быть, немного побольше.

Уж не знаю, благотворительность это, или наоборот, хитрый коммерческий расчет, для меня варианта лучше не придумать. Хватит не только юристам-кровопийцам на оформление визы и дорогу до Франкфурта-на-Майне, еще и на приличную гостиницу останется. Поэтому я просто поднял свою кружечку в шуточном салюте:

– Надеюсь, бумага и чернила войдут в стоимость контракта?

10. Мы всегда так живем

Москва, апрель 1930 года (3 месяца до р.н.м.)

Бескрайнее море кричащих голов смыкалась вокруг меня в каком-то немыслимом танце, завораживая своей дикой животной энергией, перед которой любой разумный становится мелкой, беспомощно застрявшей в смоле букашкой. Особенно если… ужас поднялся ледяной волной от широко раскинутых ног, затопив сознание; я осознал себя распятым на некоем подобии гигантского колеса, которое понемногу вращается то в одну, то в другую сторону. Безумный вопль вырвался из груди, но из глотки, сквозь грубое полено кляпа, просочился только слабый сип.

Зато вернулся слух:

– Кро-ви! Кро-ви! Кро-ви! – дружным хором скандировали звонкие детские голоса.

– Казнить! Проклятого! Троцкиста! – отдельные, несущиеся со всех сторон выкрики неожиданно собрались в цельную и крайне неприятную фразу.

– Он враг народа! – вдруг вытеснил все противный женский визг. – Четвертуем бешеную собаку!

С огромным трудом, буквально разрывая шею, я сумел приподнять голову чуть выше и взглянул вперед. Над беснующейся в ожидании расправы толпой нависала красная, как запекшаяся кровь, зубчатая кирпичная стена. Чуть ближе, в ее тени, торчали полированные грани неуклюжей кубической махины Мавзолея. Длинный ряд ответственных руководителей на трибуне сливался в серую ленту, однако торчащая посередине стойка микрофонов безошибочно выдавала местоположение Хозяина.

– Ну что, товарищи, не пора ли нам казнить изменника социалистической родины? – раскатился по площади громовой вопрос. Характерный акцент не оставлял сомнений:

– Сталин! – просипел я.

– Казнить, казнить, казнить! – эхом откликнулась толпа.

– Наши цели ясны, задачи определены, – легко согласился «вождь всех времен и народов». Картинно заложив руку за обшлаг шинели и чуть нагнувшись вперед, он доверительно добавил: – За работу, товарищи![252]

– Ура! Ура! Ура! – дружно оскалились головы широких народных масс.

Вращение колеса подо мной наконец-то прекратилось, откуда-то сбоку вылез здоровенный детина в нелепом черном колпаке на голове и с огромной ржавой секирой в руках.

– Ну что, сердешный, – пробасил он, – готовься, будет больно.

И тут же, не примериваясь, почти без замаха, рубанул ногу где-то пониже колена. Хрясь! Хлестанул по нервам вал боли, во рту захрустели осколки сломанных о кляп зубов. Хрясь! Соленая кровь залила горло, а потом с криком вылетела алым фонтаном вверх изо рта. Хрясь! Исчезла рука, но грамотно привязанное к колесу тело не смогло извернуться от следующего удара. Хрясь! Сознание наконец-то покатилось в спасительную черноту небытия.