«Квакаем, квакаем…»: предисловия, послесловия, интервью

— Жизнеутверждающе.

— Но не прошло и месяца, как они забаррикадировали вход большим автомобилем, и теперь опять стоит пустое кафе «Тута бена» — «Все хорошо».

— Прекрасная маркиза…

— И вот вижу я, как по этому магазину ходит такая маленькая, щупленькая, старенькая дамочка, и все спрашивает: «А это почем, а это почем? У, это не по карману…» Она что-то купила: два помидорчика, два апельсинчика, положила к себе в сумочку и зацокала каблучками к выходу. Я любопытствую у продавщиц: с кем это они так любезно разговаривали? Они недоуменно: «А вы что, не узнали? Это знаменитая Бугримова». В этой высотке вообще-то жило много знаменитостей, и в том числе легендарная укротительница. Мне-то Бугримова представлялась невероятной красавицей, выходила на арену такая — с бедрами, с гривой волос… Образ застрял в памяти и выскочил, когда Кирилл встретил Кристину Горскую. Потом я придумал ей прошлое, кто-то ее привез из партизанского лагеря, а сама она откуда-нибудь из Словакии или Словении, такая восточноевропейская девушка. Она вошла в роман и с собой протащила всю линию Штурмана Эштерхази. И в конце это кончилось тигром-стариком на поводке, которого кормят продавцы овощного магазина: «Штурманочек, яблочко хочешь?»

— Есть ли что-то автобиографическое в Таке Таковиче Таковском? Кроме того, что он медик и приехал из Магадана, а мама бывшая знаменитая поэтесса. Может быть, какие-то эпизоды из жизни богемной молодежи той поры?

— Те самые стиляги в высотке, о которых тогда появился в печати «разоблачительный» фельетон «Плесень». История, которая разыгралась в высотке, кончилась трагически — одна девушка погибла, упала с балкона. А был выбран козлом отпущения Андрей Передерий, сын академика Передерия. Я знал хорошо жену Андрея, Милу Голубкину. Она дождалась его из тюрьмы, он весь срок отбухал. Мила, очаровательная женщина, работала на «Мосфильме» редактором в одном творческом объединении. Он вернулся другим человеком… Мой герой Дондерон очень близок к нему.

— В реальности многое было связано с джазом и запретом его. В романе, вы описываете оркестр, который чуть ли не со всего Союза был собран, чтобы «людей высотной неоплатоновской элиты» развлекать…

— Как раз это можно связать с фактом моей магаданской юности. В Магадане мы ходили на концерты эстрадного театра МАГЛАГ (Магаданский лагерь). Все, без исключения, артисты были заключенные. Весь биг-бэнд джазовый. Играли оперетты, в частности — оперетту Богословского «Одиннадцать неизвестных». Сюжетом послужила поездка сразу после войны команды «Динамо» в Лондон. Наши там выиграли у трех из четырех английских клубов, это была грандиозная сенсация. И песенки этой оперетты были взяты Богословским из английских поп-программ. Много позже в Вашингтоне на конференции каких-то там советологов, кремленологов на коктейле я начал кому-то рассказывать про эту оперетту и напевать песенки оттуда.

(Здесь Василий Аксенов и вправду запел:)

Кто в футболе Наполеон? — Стенли Метьюс.
Как выходит на поле он — Стенли Метьюс?
Кто и ловок и толков из английских игроков,
Кто первый? — Стенли Метьюс.
По утрам все кричат об этом —
И экран, радио, газеты.
Популярность, право, неплоха.

Вдруг Роберт Конквест, знаменитый Конквест, написавший книгу «Большой террор», бросается с выпученными глазами: «Ты поешь нашу песенку? Откуда ты можешь ее знать? Это же песенка 45–46 годов». А я так отвечаю: «В Магадане слушал. Заключенные пели». Он был потрясен…

— Надо думать! В Магадане во времена Сталина заключенные поют английскую поп-музыку, будешь потрясенным… Звучит фантастикой.