Квантовая революция. Как самая совершенная научная теория управляет нашей жизнью

Белл ответил на этот вопрос, представив его как моральную проблему. «Нельзя рассказывать людям, что основная роль сознательного разума описывается в рамках современной атомной физики. Или что “информация” есть истинный предмет физической теории. Мне кажется безответственным предполагать, что святые адепты древних религий предвосхищали технические детали современных теорий <…>, занимаясь самонаблюдением»[625]. Белл ощущал насущную необходимость разрешить проблемы, лежащие в основе квантовой физики, но он не терпел мнимых решений, которые на деле являлись не чем иным, как туманными декларациями веры. Он хотел чего-то более определенного, чего-то, что не отражало бы бессильного профессионального замешательства, он хотел истинной теории, не терявшейся от вопросов о том, что происходит во время измерения. Его неумолимо ясный стиль изложения не оставлял никаких шансов любому, кто надеялся еще найти утешение в успокаивающей банальщине копенгагенской интерпретации. «Как это вышло. что спустя 62 года после ее создания у нас все еще нет точной формулировки основной части квантовой механики? – говорил Белл в 1989 году. – Почему измерительные устройства надо отделять от остального мира, представляя их “черными ящиками”, как будто они не состоят из атомов и не управляются законами квантовой механики?»[626] В лекции, которую Белл прочел в Женеве в январе 1990 года, он признал, что поставленная задача очень трудна и что его собственная теорема доказала, что необходима какая-то радикальная перемена, что-то, с чем физика должна смириться. «Думаю, что в тупик вас ставит нелокальность, – сказал Белл маленькой группе своих слушателей. – Я не знаю ни одной концепции близкодействия, которая сочетается с квантовой механикой»[627].

Спустя восемь месяцев Белл внезапно скончался от обширного инфаркта в возрасте шестидесяти двух лет. Коллеги и друзья проводили его потоком восхищенных воспоминаний. «Он был одним из самых неукоснительно честных людей на свете – я никогда не встречал таких, как он, никогда. Потрясающий, – вспоминал Абнер Шимони. – Белл доказал великую теорему Белла, он, и никто другой – благодаря своему характеру <…> Конечно, он был носителем колоссального интеллекта. Но что у него было развито до невероятной степени – это честность, да еще упорство в поиске решений»[628]. «Джон Белл обладал всепоглощающей решимостью извлекать понимание мира природы из великих физических теорий, – писали Мермин и Курт Готтфрид (физик, который несколько раз вступал с Беллом в перепалку по поводу копенгагенской интерпретации). – Он считал, что теория, которая всего лишь успешно и даже блестяще описывает экспериментальные данные, не обеспечивая при этом удовлетворительного понимания сути того, что она описывает, должна быть подвергнута дотошному критическому изучению, и, если такого понимания достичь не удастся, придется признать, что эту теорию ждет крах, невзирая на ее внешний триумф <…> В мире физики Джон был поистине уникальным явлением по масштабу его личности и интеллекта – он был одновременно ученым, философом и гуманистом. Он был человеком, для которого глубокие идеи имели глубокое личное значение. Смерть жестоко и несправедливо похитила его у нас, когда он еще был полон жизненных сил»[629].