Квантун

– Ну-ну. Не замечал, что тебя так воодушевляет оказание помощи, – статский советник не поверил, явив кривую ухмылку. – На первый раз прощаю.

– Благодарю вас, Кондратий Яковлевич. Такого впредь не повторится!

– Не зарекайся. Мало ли что может случиться, – назидательно вздохнул судебный следователь. Через несколько минут он уехал, оставив Горского наедине со своими мыслями.

Но думы думать, как говорили в старину, коллежскому секретарю не пришлось: имелось неотложное занятие. Беседа с Лютиковым явила два направления дальнейшего хода расследования. Во-первых, странный юноша для чего-то разыгравший припадок падучей. Логика подсказывала, что действовал лжеэпилептик в целях привлечения внимания большого числа дам и господ. То есть создавал благоприятную среду для воровского промысла. Стало быть, этот субъект весьма вероятно причастен к вокзальным кражам. Во-вторых, как оказалось, Лютикова обокрали на день раньше заявленного. Это дает возможность отыскать иного потерпевшего за тот день. А таковые, безусловно, должны быть, потому что инсценировать припадок падучей в столь людном месте ради одной единственной кражи, по меньшей мере, глупо. В этой связи Антон Федорович имел все основания полагать, что в означенный день непременно отыщется еще один, а, быть может, и двое потерпевших.

Так оно и вышло. За тем лишь исключением, что потерпевших в день, когда обокрали Лютикова, оказалось целых трое! Не зря, выходит, был устроен спектакль с падучей.

Не теряя ни минуты, Горский одно за другим перечитывал нужные показания, внутренне понимая, что ни о какой эпилепсии в них говориться не будет. Данные сочинения он уже читал, но педантичная скрупулезность заставляла всё перепроверить. Итог оказался предсказуемым.

Затем коллежский секретарь обратился непосредственно к личностям трех иных, за исключением Лютикова, потерпевших. Все трое выступали в роли провожатых, а потому заявили в полицию тотчас, не дожидаясь следующего дня. Причём двое господ (Лапкин и Капканцев) приходились друг другу товарищами, состояли экстраординарными профессорами в Киевском Императорском университете и довольно хорошо знали Антона Федоровича – некогда образцового студента. Третьей была жена обер-офицера Генкеля. Женские натуры особенно подвержены состраданию, поэтому госпожа Генкель имела все предпосылки стать ключевым свидетелем в этом сложном деле. Ее Антон Федорович оставил напоследок, решив начать с товарищей-профессоров.

Господин Лапкин квартировал неподалеку: на Караваевской. Летний месяц не гарантировал застать профессора дома, однако фортуна в тот день отворачиваться от Горского не стала. Чрезмерно спокойный и при этом удивительно мнительный Лапкин с большим нежеланием впустил к себе своего бывшего студента. Сквозь толстые очки профессора на письмоводителя глядело самое непонимание, приправленное неодобрением. Диалог их сразу не задался. Быть может, поэтому Лапкин ни о каком эпилептике говорить не стал, а возможно, такового попросту не вспомнил.

Куда радушней Горского принял профессор Капканцев. Этот угостил письмоводителя и чаем с печеньем, и ликёром, и предложил даже с ним отобедать, но Антон Федорович от всего деликатно отказался, согласившись лишь на чай. При всей словоохотливости и открытости, ничего нового Капканцев не сообщил. Юношу-эпилептика он также не вспомнил.

Зато вспомнила госпожа Генкель. Обер-офицерша провожала в командировку своего капитана, когда в зале отправлений как подкошенный упал на пол высокий русый юноша в просторном песочном сюртуке. Припадок падучей, случившийся с ним, длился не менее шести-семи минут, что всецело совпадало с показаниями Лютикова. Вокруг собралось много зевак, поэтому неудивительно, что у госпожи Генкель впоследствии пропал золотой браслет. Никого подозрительного вокруг она не видела. На вопрос Горского, что было потом с эпилептиком, ответить затруднилась, однако четко заверила, что багажа при юноше не было.

Неофициальное следствие, начатое Антоном Федоровичем, зашло в тупик. Ниточка, за которую он ухватился, быстро и со свистом оборвалась: по полученным описаниям найти в Киеве высокого молодого шатена в песочном сюртуке не представлялось возможным.

Утром коллежский секретарь изложил свои мысли Воскресенскому. Одна голова хорошо, а две, как известно, лучше. Кондратий Яковлевич внимательно выслушал своего письмоводителя, но, как и предполагалось, ничего дельного посоветовать не смог. И вообще судебный следователь выглядел рассеянным и обремененным. Чтобы как-то его отвлечь, Горский заговорил о политике.

– Как вы считаете, чем обернется для нас русская экспансия в Маньчжурии? – спросил молодой человек.

– О чём это ты? – очнулся Воскресенский.

– Я о Квантунской области, которую мы недавно арендовали у Китая. Говоря хирургическим языком, приживется ли новый край или Россия его отторгнет?

– Чтобы он прижился, надо сперва подчинить Маньчжурию, которая отделяет арендованный анклав от метрополии, – резонно заметил статский советник.