Квартет

— Ездили ребята в больницу к Косте, — начинает она. — Причастили его, всё. Лежит в общей палате. Человек восемь, не все ходячие, некоторые курят прямо там. Два дня лежит, даже гипс еще не наложили. Так попал — под выходные, видимо. Надо бы в отдельную палату его переместить. Заплатим, так, может, и положат. А то Алексей говорит, столько мата я в последний раз в армии только слышал. Зачем ему это? Посмиряться — оно, конечно, полезно, но хватит уже смиряться — ему достаточно, он уже, наверное, все понял. Хватит. Надо теребить ребят, надо деньги собрать. Кто знает, зачем ему все это. Может, он колебался, принять ли монашество, а теперь посмотрит, какая она есть, жизнь мирская, в той палате, и примет. А то здесь работаешь и уже забываешь, как оно там вообще-то снаружи, — здесь благодать такая, благость.

Она выпалила все — видно, намолчалась, и поделилась теперь, и снова нырнула в свои новости, пошла просеивать сайты, перебирать порталы, замолчала.

Вошел Алексей:

— Прочитал я статью Антона. А он сам вообще-то воцерковленный?

— А что, не поставишь статью, если — нет?

— Да я так спросил, — немного смутился Алексей. — Так, подумал, интересно. Видно, что он многое знает-то.

— Ну, он мне раз сказал, что у него дед был священник.

— Ага, и поэтому в храм ему ходить не обязательно. У него проездной вроде? На все виды транспорта. Единый…

И словно специально, в продолжение беседы, материал для правки: один монах беседует с другим, французом, бывшим униатом, который не то чтобы «принял» — стал исповедовать православие.

«— Но вы же попали в самую, можно сказать, дыру. Из Франции — невесть куда, в хиреющую деревеньку на пятнадцать дворов.

— Ну, это полезно для монаха.

— Непролазная грязь, насекомые.

— Это все полезно для монаха. Учит смирению. Да и понравились мне здесь люди — чистые, открытые душой. Представьте, вот Господь приглашает всех на гору Фавор, чтобы увидеть преображение. И в кассе раздают бесплатные билеты. На автобус. А есть особый билет, но его нельзя купить — за него просто надо платить. И идти при этом пешком на высокую гору, и каждые сто метров еще и еще платить, чтобы иметь возможность идти дальше».

Купила магазинного печенья. Рулетики — практически вечные. Срок хранения — май. Все равно как «навсегда». Не дотянут по-любому. Пьем с Надеждой чай. Она говорит:

— Иной раз смотрю на какого-нибудь бомжа и думаю, насколько человек сильнее меня — ведь я бы ни за что не вынесла такой жизни. А ему дано это испытание. Значит, он может перенести. Он ведь в любой момент может покаяться. Господь не дает больше, чем человек может вынести, но — по силам ему, по самому краю, всклень.

Глава 8 Как-нибудь

Катька Хохлома позвонила. Некогда вечная моя подружка. Выпавшая из поля зрения года четыре назад. Неужели всего четыре? То есть неужели уже целых четыре года прошло?

— Знаешь новость? Про Вальку. Слушай! Она живет теперь с другим.

— Да сама-то ты как?

— Я? Устроилась вот на работу. Редактором одного глянцевого журнала. Журнал о красивой жизни, предметах роскоши, редких видах спорта, экзотическом отдыхе и все такое. А ты что, где?

— Да — редактором. На сайте.

— На каком?

— Ну, на православном.

— Ой, да что ты! Как интересно. И как они?

— Что — как?

— Относятся к тебе как?

— Да нормально, хорошо относятся.

— Ну, я в том смысле, что ты же ведь молодая женщина. Они боятся же их.

— Кто?

— Ну — они.

C чего взяла? И кто — они?

Мы встретились с ней вечером, в сияющей целлофановым блеском кофейне. Пили кофе, ели хрустящие сэндвичи. Модные разноцветные лампочки сидели в глазах, как иголки. Хорошо, что не постный день, отметила я про себя, — мне бы точно не удержаться.

Катька Хохлома изменилась несильно. Тот же ворох бус на шее — этакий индеец, вышедший на тропу войны. И настроена соответственно — решительно и грозно.

— Первым делом разгоню прежних сотрудников — нечего бездельничать в моем журнале!

Узнаю Катьку. Ох и достанется от нее ни в чем не повинной редакции. Со всех сдерет скальпы.

— Ну и чего ты — там, в монастыре-то?

— А что?

— Ой, а я тебе не рассказывала, как к Ивану Лаптину на семинар ездила?

— Что за семинар?

— По просветлению.

— Катя, — сказала я, понимая, что лучше бы помалкивать. — Это может быть опасно.

— Да у меня вообще там истерика один раз была! — воскликнула Хохломская, округлив глаза, и быстро прибавила: — Дурное выходит.

— Ой, смотри. Запудрят тебе мозги.

— Мне? Да ты что! Как мне можно запудрить мозги? У меня и мозгов-то нет.

Еще Катя говорила — она хочет «пойти пожить в монастырь». Любого ли туда принимают? Ну, отвечала я, не знаю, надо, наверное, посоветоваться с батюшкой, а вообще, кажется, да.

— Только не в Москве, конечно. Лучше где-нибудь на природе, — промурлыкала она, стуча лакированными ногтями по столу.

— На одном из Сейшельских островов, — в тон сказала я.

— Придется, конечно, рано вставать.

— Работать, ходить на службы, читать молитвы.

— Молитвы? Что, обязательно? Ну ладно, в принципе, я все могу делать.

— Исполнять все, что тебе скажут.

— Так уж и все! А если абсурдное что-нибудь?

— И еще придется отказаться от косметики.