Квартет

Я тоже когда-то пела. В таких клубах. Сколотила даже группу, она развалилась. Все разваливается…

Девочка, которую я сначала приняла за мальчика, подступила к микрофону, от волнения почти забыв, с какой стороны в него говорят. И — ринулась в омут головой:

— Вау! — взвизгнула она, а потом объявила: — Меня зовут Хламидомонада, я буду для вас петь.

Что-то неразборчиво вякнул басист, и понеслась…

Мы собрались здесь,
Чтобы выпить и съесть
Все, что есть!

Разговаривать под такое сопровождение было невозможно. И слава богу. Я продолжала витийствовать. Про себя. В такие минуты в меня вселяется дух сразу всех светочей философской мысли.

— Ну, чего приуныла? — не унимался мой мороженодатель.

— Кто-кто? — переспросил он. — Ах, мороженодатель. Москвичи как-то стремно выражаются.

Я попробовала представить, откуда он. Раньше получалось. Надо только поймать сразу все, что идет от человека. Я сосредоточилась. И вдруг увидела моего спутника в средневековой темной хламиде — не то палач, не то монах. За ним маячила хоругвь, кажется, с готическим крестом. Да, это крест… Нерусский кот, точно.

— Я, детка, водитель одной важной персоны.

— Я тебе не детка! — отрезала я.

Чтобы взять себя в руки, сделала самый большой в моей жизни глоток из стакана, — почему-то именно он оказался под рукой вместо вазочки с мороженым.

— Да ладно, расслабься. А это чего у тебя? Четки? — Он углядел мои четки — можжевеловые, сорок бусин и крест — и потянулся к ним.

— Попрошу сохранять энергетическую неприкосновенность вещи, — я отвела его руку.

— А ты христианка? — осторожно спросил он. — Потрясающе!

Он уставился на меня так, будто я призналась в том, что я — привидение. Пришлось отбрить:

— Христианин на свете был только один. Остальное — языческое переосмысление. У меня на люстре года три красовалась надпись: «Я — это я». Каждое утро, просыпаясь, приходилось находить свои границы. Чтобы не слиться с фоном.

— Почему бы и не слиться? — хмыкнул он.

Хмык этот мне не понравился. Факт. Похабный хмык. Отыскала приключенье на свою голову.

Рубанула высокомерно и многозначительно:

— На то есть причины.

Василий моментально присмирел. Он тоже поднял стакан, поднес ко рту. И, кажется, стакан опустел, не наклонясь. Видать, какие-то причины и правда могли быть.

— Четки у тебя откуда? — осторожно поинтересовался он.

— Нашла.

— И подобрала? А как же насчет энергетики?

— Уметь надо считывать, — снисходительно улыбнулась я.

— Да? И ты умеешь? Слушай, а вот что ты, например, про меня знаешь?

— Я не ясновидящая.

— А какая?

— Ну ладно, — я приняла загадочный вид и всеми силами постаралась дать понять, что сосредотачиваюсь.

— Ты — человек слова, — заявила через минуту, ничем не рискуя.

— В точку! — охнул и выпучил глаза этот дебил.

За соседним столом грохнул высокий, издевательский хохот. Он прозвучал металлически, как электрический звонок, и мне подумалось: так смеются роботы. Я вздрогнула — на секунду показалось, что потешаются над моими словами. Но это было невозможно, в таком гаме даже Василий, подавшись ко мне, их слышал с трудом.

— Понимаешь, — продолжала я, еле удержавшись от своего обычного оборота «видишь ли». — Ты можешь не сознавать, но, как и все люди, ты видишь больше, чем видишь. Скажем, ты безошибочно различаешь, когда человек врет, а когда говорит правду.

— Да ну? — Хорошо разыгранное сомнение звучало в его голосе.

— Да, — дула я свое. — И давай начистоту. Мы не можем обмануть друг друга. Это нереально. Хоть на четверть секунды, но обманщик задерживается с ответом. Дрогнул голос, дернулась рука, взгляд уехал куда-то в сторону — такие вещи проконтролировать невозможно.

— Меня тут кореш кинул на штуку. В глаза смотрел, падла.

— Это ты себя кинул. Внутренне ты сразу понял, что он затевает.

Физиономия его теперь казалась мне в общем-то симпатичной.

— А в прошлой жизни ты был котом, — не удержалась, добавила я.

— Котом? — хохотнул с грустью он. — В какой прошлой жизни?

— В недавней. Еще сегодняшней.

Рядом грянул все тот же смех. Василия он, по всей видимости, беспокоил не больше, чем остальных. А я опять вздрогнула. В смехе не было ни грамма веселья. Другое было. Нервы ни к черту. Неприятное предчувствие усиливалось с каждой минутой.

И снова у меня перед глазами все немного сдвинулось, как небрежно присобаченная аппликация. Вот-вот весь этот антураж спадет, и обнаружится, что он был наклеен на ничто.

Еще раз крепко глотнула из стакана, что оказался в руке.

Взобравшись на сцену, некто в твидовом пиджаке, прервав музыку (музыка распалась на не связанные между собой отдельные звуки), поклонился и начал свое выступление словами:

— Разрешите отклонироваться!

Тотчас второй, как две капли воды похожий на первого, появился у того за спиной. Столкнув артиста со сцены, он провозгласил громко и вполне серьезно, может, даже слишком:

— Господа и товарищи! Все мы глубоко скорбим о гибели нашего друга и вожака — Антона. Он выступал здесь в первом отделении. И вот, выйдя из клуба…

Люди в зале притихли. У меня в голове отчетливо заиграло «Болеро» Равеля.