Квартет

— Поймите, никогда до посещения вашей столицы я не изучал его и никогда после им уже не занимался.

— Ну да.

— Естественно, вы не верите. Но слушайте дальше. Мальчик вырос и принялся изучать историю в Гейдельберге. Он обнаружил, что жестокие детские фантазии ничуть не отличались от тех спектаклей, которые разыгрывались на мировых театрах военных действий.

— Ну, разумеется, — сказала я. — Ведь все взаимосвязано, не так ли? Переплетено, слито, перепутано. В детстве вы смотрели телевизор, читали книжки, слушали радио. Все это оседало в вашем сознании.

— Как объяснить, — перебил он, — что я в деталях разыграл в своем воображении сражение на Калке? И был просто поражен, увидев в одной книге расположение войск? Хотя нет, должен признать, на картинках в учебниках есть некоторые неточности.

— Ну уж, — перебила я не слишком вежливо. — И что же, позвольте спросить, сказал на это ваш психиатр?

— Мой психоаналитик? — Мужчина сделал ударение на слове «психоаналитик». — Он сказал, что я утомляю себя чрезмерно детальным изучением наук и нуждаюсь в некотором отдыхе.

— Но вы не последовали его совету?

— Напротив, последовал. И сейчас у меня как раз отпуск.

— Прекрасно! — Надо же. Мне не хватало для полного счастья только бесед со сдвинувшимся немцем или итальянцем, кто он там на самом деле! А может, он вообще русский? Больно уж складно врет.

Тем временем мой полузнакомец продолжал с увлеченностью лектора:

— Именно так все и было! Просто народы, населяющие эту планету, не что иное, как совокупность наших фантазий, понимаете? Вы считаете сражение на Калке действительно состоявшимся, хотя никогда не видели его, ну и я тоже — это делает возможным наше теперешнее общение. А если бы для кого-то из нас слово «Калка» ничего не значило?

Я пожалела о том, что оно знакомо нам обоим. А он тем временем продолжал:

— Как, по-вашему, когда на Земле все забудут самое названье той речки, можно будет счесть, что сражения просто не было?

— Только в каком-то смысле.

— Но хоть в каком-то смысле, — не без ехидцы отозвался он, — вы допускаете это? Так почему бы не допустить, что на свете есть человек, от которого реальность и исход той битвы зависит в несколько большей степени, чем от прочих? — вкрадчиво проговорил он.

— И что человек этот — вы? — досказала я. — Ну что ж, в самом деле, почему бы и нет.

Вид у него вполне мирный, взгляд спокоен, зрачки нормальные, говорит логично. Впрочем, логика сумасшедших всегда безупречна. Но следует ли из этого, что способность логически мыслить есть признак безумства?

— Нет, этот человек… — Он расхохотался, да так весело, азартно, что я не сразу вспомнила, о чем мы говорили, и улыбнулась: ведь и душевные болезни излечимы.

— Этот человек, повторяю, вы сами, — заметил он веско.

Нет, если и излечимы, то, вероятно, не все.

— Не верите, — констатировал он, вглядываясь в мое лицо. — Нет, и не надо. Это даже хорошо. Может, вам надоело разговаривать? Хотите, потанцуем?

Из динамиков лилась приятная музыка лилового цвета.

— Нет, — застеснялась я. — К сожалению, танцевать не умею. — И подала ему руку.

Мы танцевали. Осанка незнакомца была прямой. На мне было легкое платье, голубое в синий горошек. Вокруг нас кружились кирпичные стены с нишами, в которых стояли копии античных статуй, и эти статуи, казалось, тоже вальсировали друг с другом. В окне вращалась безвестная площадь, сердце щемило. Да, мой собеседник болен, и помочь ему не в моей власти.

— Человек — модель Вселенной, только каждый своей, — продолжал мой кавалер.

Быть может, он просто философ, как и все философы, немножко чокнутый.

— Приехав в Рим, я не был удивлен, увидев то, что давно ожидал увидеть, — беззаботно рассуждал тевтонец. — Это — знаменитый фонтан Треви. У меня было чувство, что я придумал его вчера. А сегодня экскурсоводы на всех языках болтают, будто акведук девятнадцатого века Anno Domini был восстановлен в пятнадцатом. Ну, пусть! Ведь я сам все так и задумал.

А ведь он, подумалось мне, живет в редком согласии с самим собой. Что бы ни происходило в мире — все соответствует его желаниям, точнее, отсутствию нежеланий. Возможно, он и вправду усвоил какую-то часть высшего знания, только, видно, это повредило его рассудок. Но не рассудок ведь делает человека.

И благородное лицо его посветлело, когда я в сжатой форме высказала свои мысли, старательно обходя тему сумасшествия. И в этот миг он напомнил мне рыцаря, которого я видела на какой-то гравюре в Ватикане.

— Этот ваш стук по столу… — проговорил немец. — Мелодия этого вальса…

Мы кружились до тех пор, пока официант в белых перчатках не начал зажигать поочередно на каждом столике красные парафиновые свечки, плавающие в подсиненной жидкости, разлитой по стаканам.