Квартет

— Честно жить — себе дороже, — не слушала Майя. — Я когда увидела его в гостях у моих знакомых, сразу решила, это для тебя.

Гости бродят по залу. В высоких стаканах колышется, то есть от переменчивого освещения создается впечатление, что колышется, разноцветная жидкость. За стойкой негр в белом костюме, белый негр, вертит длинными руками пузатые бутылки, разливает посетителям коктейли, какие кто пожелает — разумеется, все за счет фирмы. Редкие пернатые чувствуют себя здесь в своей тарелке. Это приметила Елена, вглядываясь в лица внимательнее. Столичная балованная публика, уж на что привыкшая к зрелищам всякого рода, разбиваясь на персоналии, поражает трогательной незащищенностью. Вот высокая дама в золотом хитоне пошатывается на высоких каблуках — босоножки, знать, с собой захватила, не станешь в них в такую погоду шкандыбать по улицам. Хотя — Елена мысленно хлопнула себя по лбу — дама в золотом, разумеется, приехала сюда на автомобиле с личным шофером. Как бы то ни было, ноги у нее красные, как у гуся — это бывает, если долго стоять на каблуках и если в помещении холодно. И дама стесняется красных ног, неловко переминается, прячет их одну за другую, и лицо ее тоже краснеет, но это не спасает.

Стайка бородатых юнцов, выпускников какого-нибудь редкого факультета элитарного вуза, гогочет в углу, хорошо на пол не сплевывают — это явно ценители искусств, тонкие эстеты, в душе революционеры, по совместительству клерки, авторы глянцевых журналов, баловались на первом курсе самиздатом, конспектировали Ницше и презирали звон монет. Их арийские физиономии с тех пор слегка раздобрели.

А это знаменитый высоколобый журналист, выгнанный со всех телеканалов борец за правду — его ли вина, что за правду одни прилично платят, а другие дают пинка. Полгода после увольнения он все рвал и метал в печати, грозился предать огласке потрясающие факты, всех разоблачить, всех скомпрометировать, но когда, по слухам, одно из центральных издательств предложило ему написать книгу, он никого почему-то разоблачил, а немного помялся и присмирел.

Он беседует с круглолицым рыночным комсомольцем, мечтой престарелых домохозяек; надо же, столь многообещающий, такой молодой, а уже непоправимо закончивший свою политическую карьеру.

Тут еще какие-то личности, калибром помельче, стараются выделиться яркостью своего боевого оперенья и экстравагантностью манер. Двое-трое представительных скучных мужчин в пиджаках и с залысинами придают сборищу, как видно, характер событийного. Маленькие бутоны-лампочки в металлических гнездах, рассыпанные там и сям по потолку, стенам и даже по полу, подсвечивают лица, увы, самым невыгодным для них образом. В скользящем свете массивные и чуть тяжеловатые головы людей-львов выглядят кабаньими, продолговатые физиономии бодрых оленей становятся тупыми носами лосей, тщательно протонированные личики бабочек-топ-моделей оплывают в хитренькие рожицы куниц и белок. «Интересно, на кого ты сама-то походишь?» — спохватилась Елена.

И тут, прервав плавное течение событий и мыслей, произошло невообразимое. Вместо того, чтобы чинно и по-простому познакомить их с Кириллом, сумасбродка Майка выкинула такой фортель, какого не могла ожидать от нее даже Елена.

— Сейчас мы все устроим, — шепнула она и, прежде чем Елена успела опомниться, элегантной походкой направилась к микрофону на подиуме.

От него только что отошла рыжеволосая устроительница вернисажа с одним из гостей, представленных публике.

— Дорогие сограждане! — Обратилась к тусовке Майка. — В человеке все должно быть прекрасно. И я хочу вам представить… У нас в гостях сегодня, в числе прочих приглашенных, человек очень необычный. Елена Птах, прошу приветствовать.

Заинтересованные Майкиным свежим видом и голосом, присутствующие зааплодировали.

— Елена Птах, запомните это имя. Оно еще неведомо широкой публике, но в узких кругах работы Елены Алексеевны уже заслужили признание. Послушаем, что она скажет нам о сегодняшней замечательной выставке в свете практической и теоретической нелинейной орнитологии!

От гостей к Майке метнулась обалдевшая устроительница, но той не было до нее никакого дела, небрежным жестом Майка устранила рыжую. Елена только трясла головой. «Елена Птах. Здесь и сейчас»!

— Скромность, скромность превыше всего! Просим, просим! — подал свой глас осколок брежневской эпохи.

— Да не упирайся ты, чтоб тебя! — смеялась Майка. — И попробуй только подвести!

По залу пронесся легкий гул — Еленина внешность пришлась по вкусу. Еще более понравилась ее растерянность. Она обвела испуганным взглядом притихших людей, заметила три-четыре зрачка нацеленных на нее телекамер. Почему-то, как это часто бывает в напряженные моменты, с необычайной четкостью вспомнилась виденная на днях в городе картина, не имеющая никакого отношения к происходящему — серый, вылинявший от времени человечек с седыми висками и бачками, сдвинув на лоб очки, сосредоточенно жмет на клавиши карманной электронной игрушки, тетриса.