Квартира

Погода стояла прекрасная: в этом году лето растянулось на весь сентябрь, и даже теперь, в преддверии октября, солнце все еще пекло макушку. Попискивали комары. Ветер принес с реки слабый запах глины и камышей.

Юдин какое-то время молчал, а потом начал рассказывать ерунду — что-то об электричке, дачах, родственниках. Оказывается, эту дачу еще в тридцатых годах построил его дед, профессор ботаники. На участке он посадил яблони и редкий гибридный сорт груш. Груши были румяные, сладкие и терпкие, из них получалось волшебное грушевое вино — то есть самогонка, конечно, но дед называл ее вином. Слово «груша» он произносил как «хруша», чем ужасно раздражал сына-лингвиста — папу Юдина.

Выяснилось, что у деда были научные работы и государственные награды, он одно время работал с Мичуриным в Тамбовской области, но потом вернулся. Ему предложили сделать питомник при дендрарии.

— И, кстати, на чердаке до сих пор лежит его архив, нужно разобрать, а у меня все руки не доходят, — посетовал Юдин.

Все навалилось на Фролова без предупреждения: дача, груши, папа, дед. Он шел и лихорадочно думал: на кой черт ты это рассказываешь и какой реакции ждешь?

— Мы почти пришли.

Юдин свернул с тропинки и открыл калитку. Из-за зарослей деревьев выглядывал двухэтажный дом с белыми ставнями. На крыльце лежали вязанка дров и старые калоши.

— Забежим на минутку, — сказал Юдин. В руках у него позвякивала связка ключей.

Фролов как во сне поднялся на крыльцо. В сенях было светло. На окнах болтались белые занавески. Фролов разулся и заглянул в комнату. Это была то ли гостиная, то ли столовая.

Он остановился около большого круглого стола и зачем-то потрогал белую кружевную салфетку посередине столешницы. Над ней возвышался старый графин с сухостоем. Цветы немного осыпались, и по столу тянулся след из мелких лепестков.

— Будешь чай? — крикнул Юдин с кухни.

— Нет, — сказал Фролов. — Но спасибо.

Встревоженный его тоном, Юдин выглянул из кухни.

— Я слишком много болтаю, да?

Что-то в лице Фролова заставило его остановиться. Он замер в дверном проеме — замер, как кролик перед коброй, и Фролову стало смешно.

Стояла тишина, какой никогда не бывает в городе. Тикали часы. Из окна пробивался широкий луч света; он падал на пол, разрезая пространство надвое, и в полосе солнца кружилась пыль. Фролов подумал: какой смысл ходить вокруг да около, вспоминать о деде, пить чай, вести бессмысленный разговор о грушах. Пусть удар судьбы случится сразу, быстрый, как выстрел.

Фролов подошел поближе. Юдин не двигался, просто ждал. Фролов шагнул вперед и поцеловал его в губы. Потом помедлил, стряхнул с Юдина куртку, зарылся рукой в его волосы и сгреб в охапку темные кудри.

— Подожди, — пискнул Юдин. — Там же чай… чайник на плите.

Чайник зашипел, как гюрза, потом забулькал и наконец сбился на свист, звонкий и нарастающий, полный дрожи. Руки Фролова быстро шарили под чужой рубашкой, потом расстегнули ремень Юдина и нырнули в брюки. Раздался придушенный всхлип. Фролов трогал Юдина, как мог бы трогать себя, если бы это было позволено: зло и жадно, захлебываясь от исступления. Даже не замечал, отвечают ему или нет, главное, чтоб не оттолкнули. Если бы Фролов задумался о том, что творит, он бы замер, охваченный ужасом, но задумываться было некогда — он тискал и щупал, дышал сквозь сцепленные зубы, утыкался носом Юдину в шею, удивляясь: что ж это за шея такая, почему она так дивно пахнет?

Потом все кончилось. Все прошло, схлынуло, как волна. Все еще одетый, Фролов сидел на полу рядом с расхристанным Юдиным. Постепенно сквозь шум в ушах до него начали доходить звуки внешнего мира: громкое дыхание, скрип половиц и далекий отчаянный свист.

— Чайник, — тихо подсказал Юдин. — Надо газ выключить.

Фролов сходил на кухню и добросовестно выключил газ. Чайник взвизгнул и успокоился. Фролов навис над плитой, тоже пытаясь успокоиться; казалось, еще секунда — и голова лопнет с таким звонким и громким звуком, с каким лопается надутый до предела воздушный шарик.

Он взял полотенце с вешалки и вытер дрожащие руки. В дверном проеме кухни появился Юдин. Из его расстегнутых штанов бесстыдно торчало белое хлопковое белье.

— Слушай, — начал он, — но ведь ты не… в смысле, давай я…

Фролов помотал головой. Он уступил Юдину место у плиты, а сам сел на табурет у двери и спрятал руки в полотенце, чтобы Юдин не заметил, как сильно они дрожат.

— Совсем пустой, — рассеянно сказал Юдин, взвесив в руке чайник. Затем он обратил внимание на Фролова, оставил чайник и сел перед табуретом на корточки. — Что-то ты бледный. Все нормально?

Глаза у него были ясные, как у ребенка. Голубые-голубые, с темным гвоздиком зрачка посередине; вокруг частокол длинных ресниц, как у девчонки, и ранние складочки морщин в уголках глаз. Не дождавшись ответа, он провел рукой по волосам Фролова, так легко и ненавязчиво, будто уже много раз это делал.

— Ну, че насчет чая? Будешь?

Фролов кивнул. Ему было неловко от прикосновения, и он согласился бы на что угодно, лишь бы это прекратилось.