Квартира № 41

— Может и мутант, — Кузьмич пожал плечами. — Только не видел его никто — брешут разное, но толком ничего не известно. Говорят, дань он собирает — человеческими душами. Как за что? За проход через станцию. Очень уж многим хочется на юг по ветке пробиться — ведь там супермаркеты стоят огромные, не разграбленные, ждущие своих отважных сталкеров. Есть такая присказка: дорога в Рай проходит через три круга ада — Площадь — олицетворение человеческой подлости, Геологическая — нечеловеческой жадности, и Бажовская…

Корнет закашлялся. И не мог остановиться несколько долгих минут, чем окончательно довел пожилую медсестру:

— Кузьмич! Старый ты хрен, волосня седая — а сам всё сказки рассказываешь, да языком, как помелом… Шел бы, делом наконец занялся! Нечего мне раненных ребят глупостями морочить!

Ивашов, продолжая кашлять, жестом остановил старушку. Прокашлявшись, сиплым голосом попросил:

— Баба Катя, дай нам полчаса. Пожалуйста.

И улыбнулся — устало, вымученно, моляще…

Медсестра возмущенно всплеснула руками, чертыхнулась одними губами, но перечить своему любимцу не стала. Лишь исподволь кулаком погрозила виновато усмехающемуся сталкеру.

— Кузьмич, извини, что там с Бажовской?

— Да ничего, Сережа. Мы с тобой про Хозяина говорили. Паскудное существо. Многие наши ребята — сталкеры — навсегда остались там, на Геологической. Мало кому удалось пройти дальше. А кому посчастливилось пробиться до Бажовской… того уж с нами нет.

Я тоже пытался… пройти. На Площадь нам — динамовцам, ходу нет. Да не очень-то и хотелось. Площадники живут пусть и зажиточно, но их диктаторские замашки не по мне — замучить чужака, запытать, а потом и прилюдно повесить за «шпионаж» — их любимое развлечение. Обошел я эту станцию. По поверхности.

Корнет от удивления чуть снова не захлебнулся кашлем.

Кузьмич довольно засмеялся в ответ на невысказанный вопрос:

— Сережа, не спрашивай, меня твоя нянька за эти «сказки» совсем со свету сживет. Прошел и прошел, как видишь — жив и более-менее здоров.

Баба Катя смолчала, однако, что она думает по поводу душевного здоровья Кузьмина, было понятно и без лишних слов.

— Площадь обошел, добрался до Геологической, — продолжил сталкер уже без тени улыбки. — Два часа я там торчал, у входа ничем не защищенного — ни гермозатворов тебе, ни ворот — ничего. Голая лестница… А спуститься не смог, такой страх меня обуял, аж затрясло, зазнобило. Десять потов сошло… но на ступеньку первую даже не ступил. Убежал. До самой Динамо бежал без оглядки. Автомат, рюкзак — всё побросал…

Ребята сказали, не допустил меня Хозяин… побрезговал наверное. Душа видать слишком черна, не по нраву упырю — жестковата на вкус будет. Ему больше младенцев подавай невинных, детишек он без отказу принимает, тварь подколодная… люди семьями прорывались, когда зачистки на Площади шли — ни одного ребеночка не пожалел, женщин сколько загубил… Считай мужики только и прошли, да и то не все. Не Хозяин там — Паук в логове…

Кузьмич замолчал. Зло, напряженно. Сквозь зубы процедил:

— Митька Сологуб, Серега Старый, Паша Колесо, близнецы Электроники, Верка Щекотуха, Игнат Москвич — золотые всё мужики… ну Верка, понятно, баба — но какая! Сокровище, а не баба. Боевая! Кремень! Лучше любого из нас метро знала, на такие станции забредала, что на картах и не значатся. Всех пожрал паучина… самых достойных сталкеров. Ты знаешь, какие это были ребята?! Любой спину прикроет, из беды вытащит, а если надо — и жизнь отдаст, себя не пожалеет. Светлые люди, чистые души… настоящий деликатес для каннибала.

И уже не сдерживаясь, в голос, в крик — прорычал:

— Друзья все там! Все до одного! А я здесь! Живой! Потому что трус! И душа тьмой пропитана, грехами тяжкими… Но ничего, Сережка, ничего. Я вернусь туда. Очищу душу — молитвами, добрыми делами, раскаянием — и вернусь… Мне уже не страшно… страшно жить вот так… а умирать оно легко. Когда за родных своих, товарищей боевых и верных…

Голос сталкера задрожал, надорвался.

Баба Катя вжалась в стенку. Её изумленный взгляд ни на миг не оставлял понурившего, опустившего голову Кузьмича. Хотела что-то сказать, но лишь вздохнула тяжело и безвольно осела на стул.

Корнет в задумчивости почесал переносицу, нахмурился и ровным, ничего не выражающим голосом, спросил:

— Геологическая — это и есть ГЕО?

Кузьмич, не поднимая головы, кивнул:

— Так её никто не называет, обычно Логовом кличут. Однако на входе станции сколота часть букв в названии, целыми остались только первые три. ГЕО.

* * *

Я умею видеть небо. Сквозь многокилометровый слой радиоактивной пыли, сквозь смерть и забвение. Люди изуродовали и тебя… Синевы больше нет, только серое безмолвие, немой крик и бесконечный укор. Тебя содрали с лица Земли и бросили сгорать в одиночестве — под лучами безразличного Солнца. Осиротевшее небо…

Звонкий, неосторожный стук железа о железо. Сдавленное чертыханье. Они прячутся в темноте, не включают фонарей. Спотыкаются о рельсы и шпалы, продираются чрез собственный страх. Трое. Мужчина, женщина и… ребенок. Маленькая девочка. Живые в мертвом царстве ГЕО. Незваные гости.