Квартира № 41

Нечем дышать, повсюду — в носу, ушах, во рту — пепел. Боль здесь, всегда со мной, но удушье берет верх — заставляю безвольное, пораженное мучительной судорогой тело подняться. Голова, глаза налиты кровью, вены пульсируют с невозможной частотой, а сердце, готовое вырваться из груди, заходится в иступленной, самоуничтожающей истерике.

Слепец в царстве теней…

Вокруг беснуется осиротевший ветер. Он разговаривает со мной на все голоса, он кричит и молит, вздыхает и плачет, он спрашивает об исчезнувшей подружке-листве, которая так весело шелестела в его объятиях. Ему может ответить только вездесущий пепел, но он молчит — всегда молчит. Лишь взлетает и кружит в ритуальном танце смерти — сумасшедший шаман, оплакивающий сгинувшие в ядерном пожарище деревья, опустевшие дома, выжженный изнутри город. Я танцую вместе с ним, но мне не нужны движения — гибельный ритм внутри моего сердца.

«Они ушли» — это ветер.

«Сгорели» — неслышимый шепот немого пепла.

«Дотла» — стонет тишина.

«Всееее» — безумным хохотом заливается тишь.

Кладбище — на многие километры. Многоэтажные склепы, братские могилы…

Скрип детских качелей — одинокий, неуместный среди безмолвного погоста. Маленькая девочка — не вижу — знаю. Она улыбается, она смеется над моими закрытыми глазами:

«Живые слепы… стоит умереть, чтобы прозреть».

Морок, безумные игры безумного разума.

Бреду сквозь вездесущий пепел. Не понимаю куда, не ведаю зачем… Двигаться, чтобы ощущать себя… каким? живым? Но в царстве мертвых я — чужак, изгой, до времени отвергнутый бледной старухой. Я — упрек ушедшим… покинутый город смотрит на меня тысячами пустых оконных проемов, в каждом задавленный, лишенный голоса крик… и обвинение. Я «вижу» тени — за разбитыми стеклами — сотни, тысячи силуэтов. Тьма — в упор, не таясь — рассматривает меня… Чудовище с миллионом глаз — от него не спрятаться. Страшные, опаленные адским пламенем зрачки, найдут тебя повсюду, твоя душа под прицелом.

Сбросить наваждение, терпеть, держаться — до вечера, до наступления сумерек.

— Здесь всегда светит Солнце…

Вздрагиваю, голос кажется настоящим, живым.

— Кто здесь? — гортань не слушается, я шепчу на грани слышимости.

Голос в ответ смеется:

— Твой поводырь.

— Не понимаю, — странный собеседник страшит меня. Слепой, потерянный — я беззащитен перед ним.

— Понимание — непозволительная роскошь в мире, который сошел с ума.

Некоторое время мы идем молча, я не слышу Его шагов, не слышу дыхания, но Он здесь, совсем рядом…

— Куда мы идем? — глупый вопрос, под стать ситуации и тут же другой, — я тоже сошел с ума?

Поводырь заливается беззаботным, легким смехом, — разве посреди урагана возможно сохранить разум?

— Я ничего не вижу, — понимаю, что от незнакомца не добиться ничего, — что вокруг?

— Почему ты решил, что я зрячий?

Начинаю заводиться:

— Ты — поводырь, ты должен видеть!

Недолгая тишина в ответ, затем тихое:

— Здесь очень-очень яркий свет, повсюду… и нет нигде тени, но самого Солнца не видно — скрыто в собственном сиянии. Свет, везде свет… Слепит сильнее тьмы…

Мой собеседник говорит каким-то неестественным тоном, со странной интонацией, будто читает по книге.

— Я ощущаю пепел.

— Свет всё превращает в пепел, сжигает дотла.

В голосе моего спутника вдруг прорезаются живые нотки:

— Земля покрыта пеплом, как снегом. И «снег» идет и идет… иногда полностью закрывая небо… и кажется, наступила долгожданная ночь и можно отдохнуть от вечного рассвета. Однако новое Солнце не терпит противления и мрака — и ночи не вступить в свои права.

Внезапно страх покидает меня:

— Красиво излагаешь, как по писанному… зачем ты нашел меня?

* * *

Причудливая прогулка — двое путников в недрах мертвого, укутанного черным саванном города. Возродиться бы из пепла птицей Фениксом, окинуть зорким глазом новый мир — его границы и горизонты… Не хочу быть «рожденным ползать» кротом, не хочу на ощупь пробиваться через грязь и тлен, пресмыкаться под убийственными лучами беспощадной звезды.

Вокруг слишком ярко, чтобы ощущать собственную слепоту. Я не чувствую земли, делаю шаг за шагом, бреду без цели и смысла. Поводырь больше не беспокоит меня — он всего лишь часть декораций, деталь интерьера в театре абсурда. Мы молчим и наслаждаемся нашим молчанием. Двигаться, идти — прямо, прямо, прямо! Остановишься и круговерть вальсирующего в агонии города захватит, подчинит, лишит разума.

Что-то меняется, поводырь застывает на месте. Перезвон! Колокола! Но здесь не должно быть церкви — нет и никогда не было… Однако я слышу величественную музыку — биение железного сердца, а через секунду оживает божественный орган. Внеземное звучание, запредельная красота…