Квартира в Париже

Я сижу и стараюсь не паниковать. Пытаюсь найти разумное объяснение происходящему. Должна ли я позвонить в полицию? Что бы сделал на моем месте нормальный человек? Очевидно, что все это очень странно. Бен пропал, не отвечает на звонки. Кровь на кошачьей шерсти. Пятно от отбеливателя. Порванная цепочка. Но сильнее прочего смущает атмосфера… то, что витает в воздухе. Все кажется неправильным. Всегда прислушивайся к внутреннему голосу, так учила нас мама. Никогда не подавляйте чувства. Правда, с ней это сыграло злую шутку. Но в каком-то смысле она была права. Именно чутье подсказало мне, запираться ночью в своей спальне еще до того, как другой ребенок рассказал мне о предпочтениях моего приемного отца мистера Андерсона. Но гораздо раньше, до того, как я начала скитаться по приемным семьям, я поняла: не стоит заходить в запертую комнату – но все равно зашла.

Впрочем, звонить в полицию я не собираюсь. Они могут захотеть кое-что узнать о тебе, шепчет тихий голос. Они могут задать вопросы, на которые ты не захочешь отвечать. Я была не в ладах с полицией. Точнее сказать, у меня были кое-какие проблемы с законом. И даже несмотря на то, что он сам напросился, то, что я сделала с этим ублюдком, технически тянет на преступление. Поэтому прямо сейчас без крайней необходимости я не хочу попадаться на глаза стражам порядка.

Кроме того, мне действительно нечего им сказать, не так ли? Может, кот убил мышь? Может, цепочка порвалась сама по себе? Может, брат только что свалил, в очередной раз бросив меня на произвол судьбы?

Нет, этого недостаточно.

Я обхватываю голову руками и пытаюсь сообразить, что делать дальше. Мой живот издает долгое, протяжное урчание. Не могу вспомнить, когда в последний раз ела. Прошлой ночью я представляла, что, когда приеду, Бен пожарит мне яичницу или еще что, или мы закажем еду домой. Хотя сейчас от мысли о еде меня мутит. Но, может, подкрепившись, я приду в себя.

Я роюсь в холодильнике и шкафах, но не нахожу ничего, кроме полпачки масла и палки салями. Один шкаф отличается от остальных: это какая-то полость с чем-то похожим на систему роликов, но я не могу сообразить, для чего она предназначена. В отчаянии я отрезаю острым японским ножом немного салями, но вряд ли это тянет на сытный завтрак.

Я кладу в карман связку ключей, найденную в куртке Бена. Теперь я знаю код, у меня есть ключи. Могу сюда вернуться.

При свете дня внутренний двор выглядит не так жутко. Я прохожу мимо обломков статуи обнаженной женщины, голова откололась, глаза смотрят в небо. Одна из клумб выглядит так, будто ее только что перекопали, поэтому вчера пахло свежевспаханной землей. А еще там есть маленький фонтан. Бросив взгляд на крошечный домик в углу, я подмечаю темную щель между закрытыми ставнями; идеальное место для наблюдения за всем, что здесь происходит. Представляю, как она следит за мной оттуда: пожилая женщина, которую я встретила прошлой ночью, кажется, она там живет.

Закрывая дверь квартиры, я не могу побороть ощущение, что здесь что-то неладно. Удивительно прекрасные здания вокруг меня, машины с незнакомыми номерами. Вынырнув из тишины тупика, я замечаю, что в дневном свете улицы выглядят по-другому, гораздо оживленнее. Они даже пахнут иначе: бензином, сигаретным дымом и свежим кофе. Должно быть, ночью шел дождь, потому что брусчатка мокрая и скользкая. Кажется, здесь все поголовно точно знают свой маршрут: я путаюсь под ногами у какой-то женщины, занятой телефонным разговором, чуть не сталкиваюсь с парой подростков на электросамокате. Никогда не чувствовала себя настолько беспомощной, словно рыба, выброшенная на берег.

Я брожу мимо витрин магазинов с опущенными решетками, мимо кованых железных ворот, скрывающих дворы и сады, полные опавших листьев, бреду мимо аптек с мигающими неоновыми крестами – кажется, они на каждой улице, французы что, болеют больше других? Я наворачиваю круги по городу, пару раз я даже заплутала. Но наконец мне удалось найти витрину с вывеской изумрудно-зеленого цвета с золотистой надписью BOULANGERIE[16]. Стены и пол внутри выложены узорчатой плиткой, пахнет жженым сахаром и топленым маслом. Здесь битком: длинная очередь постоянно удваивается. Я жду, уставившись на прилавок с всевозможными штучками, которые выглядят слишком совершенными, чтобы быть съедобными: крошечные пирожные с глазированной малиной, эклеры с фиолетовой глазурью, крохотные шоколадные пирожные в тысячу очень тонких слоев, покрытых сверху чем-то золотым, и еще больше хочу есть. Люди передо мной делают серьезный заказ: три буханки хлеба, шесть круассанов, яблочный пирог. У меня текут слюнки. Я чувствую в своем кармане шелест банкнот, которые стащила из бумажника Бена.