Квартира в Париже

– Нет, ты меня нарочно сбила. Просто не утерпела, – поддразнил он.

– Да я на работу опаздывала. И, чтоб ты знал, изо всех сил старалась в тебя не влюбиться.

– Гм, – Петр наклонился и поцеловал с такой страстью, что у нее замерло сердце. – Куда уж тебе со мной тягаться.

Софи смогла только кивнуть – он был прав. Когда по рассеянности из-за спешки она сбила его с ног, на любимом была зеленовато-коричневая форма польского офицера кавалериста, и он не вскипел и не осыпал ее проклятиями. Напротив, осторожно помог подняться на ноги. Чулки были испорчены безвозвратно, саднила поцарапанная коленка, из разбитой губы шла кровь.

Он ловко поставил велосипед на колеса и с обеспокоенным видом обернулся.

Пораженная его добротой и невероятно яркими голубыми глазами, она, как последняя дурочка, начала лепетать какие-то извинения, мямлить про посольство, куда ей нужно поскорее вернуться. А он просто смочил из фляжки носовой платок и с такой нежностью вытер кровь с ее губы, что она чуть не разрыдалась, вскарабкалась на велосипед и что есть мочи пустилась наутек. И, лишь добравшись до посольства, обнаружила в руке его скомканный окровавленный платок.

Сгорая со стыда, она заперлась в уборной и кое-как привела себя в порядок. Здравый смысл подсказывал, что новая встреча с тем любезным голубоглазым офицером ей не светит, но при этой мысли вместо облегчения ее охватила глубокая тоска.

– Почему ты тогда пришел? – вдруг вырвалось у нее. – В посольство?

– Потому что удивительная прекрасная блондинка, что рассыпалась в извинениях как минимум на четырех языках, украла мой последний платок, и я решил его вернуть.

– И явился с цветами.

– Потому что сердце она тоже украла. Хоть мне и не удалось его вернуть, я об этом не жалею. Оно твое навсегда, moja kochana[2].

Софи взглянула на свадебное кольцо на пальце. В косых лучах солнца, начинающего садиться над крышами и шпилями, рубин и крошечные жемчужины переливались яркими искорками.

– Знаешь, Петр Ковальский, ты просто неисправимый романтик.

– Каюсь, – сверкнул он лукавой ухмылкой. – За это ты меня и любишь.

– Я тебя люблю за доброту, храбрость и порядочность. А еще за терпение, нежность и ум.

– А как же красота?

– Ты самый красивый мужчина на свете, – улыбнулась Софи.

– Само собой. Ну давай, продолжай. А еще за что любишь?

– Ты просто напрашиваешься на комплименты.

– Да, а потом твоя очередь. Обещаю, в долгу не останусь.

Софи рассмеялась и добавила уже серьезно:

– Помнишь, как я рассказала, что хочу стать профессором языкознания в Оксфорде, а ты только спросил, почему до сих пор не подала документы? И где мы будем жить. За это и люблю.

– Совершенно естественные вопросы.

Софи потеребила край простыни.

– Большинство мужчин этого бы не поняли.

– Я не большинство, – он поймал ее за руку. – И вообще, с чего вдруг такие мысли?

– Детские комплексы, – пробормотала Софи. – Извини. Неподходящая тема да и романтики никакой в брачную ночь.

Петр уселся на протестующе скрипнувшей кровати и приобнял Софи за талию, притянув к себе.

– Если кому взбредет в голову погасить то пламя, что бушует у тебя в сердце, его даже за человека считать нельзя. Можешь мечтать о чем угодно, я тебя всегда поддержу.

– Сейчас я самая счастливая на свете, – любуясь им, прошептала она.

– Осторожно, – заметил он, и у него в глазах заплясали озорные искорки. – А то еще в безнадежные романтики запишут.

– Между прочим, у нас в семье ни безнадежных, ни еще каких женщин-романтиков отродясь не водилось, – фыркнула она. – Это больше по мужской части.

– Скорей бы с ними познакомиться.

– Успеешь еще.

– А они злиться не будут? За то, что я на их дочери женился, даже не сватаясь?

Софи прикусила губу. Сколько она себя помнила, замужество всегда шло вразрез с ее мечтами и желаниями, противоречило идеям свободы и независимости. Ее неприятие брака только усиливалось всякий раз, когда очередная настырная матрона совала нос в чужие дела со своими нотациями, мол, давно пора бросать эту бесполезную учебу и заняться настоящим делом – подыскать приличную партию и остепениться.

Тысячу раз она клялась родным, что никогда не влюбится. Никогда не выйдет замуж. Потом тысячу раз садилась за письменный стол, чтобы сознаться во лжи. И каждый раз не находила слов. Ничего, завтра она все исправит, вот только доберется до Варшавы.

– Ты их покоришь, – уверила она.

Иначе и быть не может.

– Жаль, что моих родителей уже нет в живых, а то бы я тебя с ними познакомил, – сказал он, водя пальцем по ее плечу. – Хотя они были бы в ужасе, что мы не устроили пышное венчание в церкви с цветами, оркестром и толпой гостей. И не провели медовый месяц в Вене или Париже, нежась на шелковых простынях.

– Ну и сложности… – Софи взяла его за руку, сплетаясь пальцами. – Непростая штука эта жизнь.

– Я даже порядочного фотографа не нашел.

– Я как-то не собиралась замуж за порядочного фотографа.

– Очень смешно.

– Я тебя люблю, – просто сказала она, не в силах выразить словами шквал переполнявших чувств.

Он пронзил ее решительным взглядом и ответил без тени усмешки:

– Я тоже тебя люблю.