Квартирантка с двумя детьми

«Уже давно нам не угрожали так тупо и нагло. Вчера в кабинет главного редактора…» – стал читать Ташевский, но как-то безотчетно, точно не слов касался его взгляд, а безразличной пустоты; всё же его внимание было обращено на происходящее – вокруг он угадывал сгущающийся частокол тел, и эти тела медленно, осторожно, скрытно и решительно приближались, подкрадывались к нему. И он ясно представлял их хищные лица, напрягшиеся багровые кулаки…

Сколько было возможности, Юрий Сергеевич держался глазами за газетный лист; в нём кипела борьба его привычного, уравновешенного, здравого и нового, пугливо-злобного, всклокоченного; первый уговаривал успокоиться, пытался внушать: всё хорошо, всё вокруг, как всегда, а другой трясся и, торопясь, захлебываясь, шептал: вот они, они со всех сторон, сейчас ринутся и задавят, опереди их, слышишь, о-пе-ре-ди!

И он резко опустил газету – та жалобно зашуршала, измялась, – огляделся. Люди, казалось, предугадав его движение, заранее замерли, сделали вид, что заняты, увлечены своими делишками, ожиданием, когда поезд довезёт их до нужной станции, погружены в чтение… Напротив Ташевского на сиденье – шесть человек. Мужчина лет тридцати пяти, с мягким редким пушком на почти облысевшем надлобии; рядом паренёк в короткой кожаной куртке, играющий в «Аполло»; девушка с длинным, остроконечным носом, уставленным в читаемый ею журнал, и с двумя проводкáми наушников, касающихся её розоватых скул; следующий пассажир – отёчная женщина с болезненным, исстрадавшимся лицом, но в кокетливых, белоснежных сапожках, так не идущих её лицу и грузной фигуре; ещё один мужчина, работяга на вид, решительный и простой; шестой сидела молодая женщина в дорогой длинной шубе, но некрасивая, с шершавой, покрытой заметными волосками кожей на лице и тусклыми, ничего не выражающими глазами. «Никакие они не опасные, ничего им от меня не надо», – твердо сказал себе Ташевский и почти успокоился, стал разглаживать газету.

И тут на него пахнуло теми духами. Юрий Сергеевич повернул голову и окаменел от необъяснимого, моментом парализовавшего его ужаса.

Он!.. Ну и что? Обыкновенный – да! – обыкновенный старичок с седоватой бородой, немощный, ссохшийся. Какой-нибудь книжный червь, как и сам он, Ташевский Юрий Сергеевич… Чего в нём такого ужасного? Нелепый запах женских духов? Допотопные часы с музыкой? Борода, очки? Что?

Старичок медленно листал потрепанный, затасканный блокнот, кажется, что-то искал, какую-то запись, шевелил губами, и от этого вся его здоровенная борода тоже шевелилась, каждый волос послушно двигался вслед за губами. С минуту Ташевский, замерев, следил за этой плавно шевелящейся бородой… «Почему он снова рядом? – наконец оформилась мысль. – Там тоже, на скамейке… и сейчас…» – «Да что же странного! – удивился здравый комочек в Ташевском. – Там рядом стояли, вместе вошли, увидели пустые места и сели. Вот и всё». От такого объяснения он вроде бы пришёл в себя, хотел было отвернуться от старичка, но глаза, наоборот, всё трогали, изучали соседа, изучали со страхом и интересом. Две заклепочки на коричневой дужке очков, выпуклые стекла, морщинки на дряблом ухе, большие поры на припухшем носу… Ниже, по волосам ухоженной бороды, по ворсистому драпу пальто, ниже, туда… Туда? Да, карман оттопырен, карман чернеет соблазнительной и доступной ямкой. И рука Ташевского в считаных сантиметрах от него, от кармана, в котором… «Господи, да что же это я! – вскричал в душе Юрий Сергеевич. – О-ох… Так нельзя!» Но другой голос, сильнее этих восклицаний, внятно рассказывал дальше: «А там, внутри, там часы, увесистая серебряная шайба, так приятно покачать на ладони. Откроешь крышечку – мелодия. Знакомая, но забытая тобой мелодия. Послушай, может, вспомнишь. Ну-ка, давай смелее. Дава-ай!»

Точно кадры из нескольких фильмов, разом побежали картинки, все о том, как ловко одни люди достают содержимое карманов у других людей. Кошельки, деньги, платки, бумажники… И картинки сделали своё дело, отвлекли Ташевского от наблюдения за собой, от удержания своего очередного, опасного желания, и он опомнился, когда уже пальцы умело и уверенно, под покачивание вагона, коснулись ткани чужой одежды.

– А! – выдохнул Юрий Сергеевич, схватил левую руку правой; газета измялась окончательно и упала на пол большим комком.

Старичок оторвался от своего блокнота, огромными, под стеклами очков, бесцветными глазами непонимающе посмотрел на Ташевского.

– Извините, – быстро сказал тот, поднял газету, стал её расправлять. – М-да-а…