Квартирная развеска

— Да как это — подольше? А школа? Первое сентября? Мы и так, наврав с три короба, уехали раньше.

— Где три короба, там и четыре. Мы вам поспособствуем, в случае чего.

«Что значит „мы“»? — подумал я, чувствуя холодок на загривке.

— Она согласилась танцевать со мной, — сказал Филиалов (с какой, однако, раздельной, великолепной дикцией...), — на одном из пустырей бытия, хотя по сравнению с ее блистательными кавалерами был я существо невнятное, некрасивое, непрезентабельное, в мятых брюках, чтобы не сказать штанах. Не захотела унижать отказом. Как-то упустил я ее из виду. Прощайте. Всё у вас будет хорошо.

Он ушел, и я не видел в окно, куда он пошел, он не появился на единственной дорожке через двор от нашей парадной, словно улетучился или не было его вовсе.

День рождения Нины

Миллион, миллион, миллион алых роз...

Андрей Вознесенский

Мы ехали по окраине, пробираясь к выезду из города, к вечернему шоссе. Племянник друга моего Денис сидел на заднем сиденье с большим лохматым существом семейства кошачьих черно-рыже-белого окраса.

— Что же я натворил! — воскликнул я. — Ведь я так и не купил Нине подарок, а отчасти затем и ездил. У нее завтра в среду день рождения.

— Среда сегодня, — дуэтом сказали дядя и племянник.

Друг развернул машину, мы покатили назад, потом вбок:

— Ничего, не тушуйся, тут на выезде из города большой магазинище, там и сувениры, и ювелирка, и цветы, а мы пойдем торт с пирогом искать, встретимся у машины. Ты в силах запомнить, где мы остановились?

— Да я не вовсе рехнулся, — сказал я, — так, поплыл, рассеянный с улицы Бассейной.

— Это что ж такое? — спросили идущие с этюдов, увидев, как вылезаю я из машины с букетом-кустом алых роз.

— У Нины день рождения.

— Через полчаса зайдем поздравить на десять минут.

Зашли с двумя бутылками шампанского, салют пробок, пили шампанское из граненых стаканов, и торт, и пирог ели с бумажных салфеток, как студенты. Дед Онисифор с внуком Денисом принесли аккордеон с гитарой, пели; слова не все были им известны, они вставляли текст собственного сочинения: «Я счастливый дед Пыхто, я счастливый, как никто, я счастливей всех в миру, так счастливым и помру»...

— Я теперь не усну после шампанского, — сказала Нина.

— Я вам Кузю на ночь принесу, — сказал Денис. — Кузя в родстве с лемурами. Дрыхнет волшебным образом, как в сказке про «Спящую красавицу».

— А они с Котовским драться не будут? — спросила Капля.

— Ваш Котовский сам уснет, как загипнотизированный.

Нина перерезала сворку, на которой болталась огромная, страшенная в красотище своей, надутая гелием серебряно-золото-ало-фиолетовая лошадь, и под выкрики и посвист монстр-Пегас воспарил.

Разошлись быстро, звезды светили вовсю, возле розового куста (про миллион алых роз тоже спели) стоял маленький лабрадоровый бычок со стразами глаз.

— У тебя со мной была жизнь такая трудная из-за аварии, — сказала Нина, — и из-за того, что стала я полуинвалидным существом.

— Про тебе, красотка, этого не скажешь, глянь в зеркало.

— И жили мы из-за этого так бедно.

Сон действительно валил с ног, заколдованный сон от одолженной лемурианской кошки. На столе стоял в стакане граненом подарок художников: маленький букет из сухих ветвей, посеребренных и отполированных временем до блеска как заборы и старые избы заброшенных деревень. Он цвел мелкими с ноготок мизинца ребенка бубенчиками, поблескивал каплями росы стеклянных шариков.

Нина подняла упавшую мою куртку, из кармана выпал листок, который вытащил я из ящика вместе с письмом Энверова и машинально сунул в карман.

— Что это?

— Случайно дома подобрал.

Она рассмеялась.

— Да ведь это я в Свияжске записывала текст доклада из «Книжной полки»! Это отрывок из книги сына Ренуара об отце. «Представления Огюста Ренуара о бедности и богатстве».