Квартирная развеска

Он был, как ни странно, совершенно очарован прекрасной автомобилисткою, проносившейся мимо, ни разу не взглянувшей на него. Она не походила ни на милых жен, ни на светских дам, ни на озабоченных подпольщиц, ни на простецких продавщиц, ни на вульгарных проституток его эпохи, эта белокурая бестия в облаке бензина, прозрачного шарфа и томительных колониальных духов.

Он давал ей разные имена при разных ее появлениях, называл ее Манон, Маргаритою, Эвелиною, Изольдой.

На самом деле ее звали Эмма, Эмма Вордстрем-Потоцкая. Вторая фамилия была девичья. Ее шведский муж, купив для нее известную дачу покойного архитектора Барановского «Замок Арфа» и белый лимузин, уехал в свою Швецию и, кажется, более ни «Арфою», ни женою не интересовался. Эмма колесила по прибрежной полосе Келломяк, Териок, Тюрисевя и далее по карте до Ваммельсуу; она гоняла машину на предельных скоростях, тем более, что ехать ей, в сущности, было некуда и не к кому. Равно как вышеупомянутой авиаторше летать и лететь. Впрочем, стремление летать — отдельная песня, «немногих добровольный крест» и, говорят, непреодолимей любой зависимости.

Привидение безымянной Эммы было для него символом какой-то жизни, которой он никогда не знал и не узнает, которая пролетала мимо него неостановимо и непонятно.

Как всегда, и в этот раз она исчезла за первым поворотом, не снижая скорости, направляясь куда-то.

А он возвращался в тихий уездный деревянный городок, где дачные дети играли в крокет и в серсо или носились с марлевыми сачками за бабочками, дамы плавно гуляли по променаду с омбрельками, революционеры мутили воду, влюбленные целовались, а на главной улице продавал в своей зеленной коричной лавочке татарин экзотические травы, и обменивались покупатель и продавец паролями да отзывами бытия:

— У вас есть розмарин и кин-дза-дза?

— Только тархун.

МИЛЛИОН АЛЫХ РОЗ

На дальней станции сойду...

Песня

Миллион алых роз

из окна видишь ты...

Шлягер

«Форель»

Франц Шуберт

Псов звали Бубер и Лютер, кота — Финнеган.

Гусей и кур держали на соседнем заброшенном участке бывшего садоводства, куда внезапно приболевшие и моментально состарившиеся владельцы перестали приезжать. Гусыню звали Беридзе, гусака — Гогоберидзе, петуха — Шах. У кур имен большей частию не было, хозяин именовал их оптом «гаремом», впрочем, две любимые курочки хаживали поименованными: Коко и Муму.

— Муму — ведь это собачка, — сказала я.

— Это у Ивана Сергеевича собачка, — отвечал хозяин, — а у нас курочка.

Ночью домовой катался на следующих своей дорогой через вентиляционные летки фундамента чужих котах двух единственно обитаемых домишек садоводства. Иногда хозяйского мальчика будили непонятные шумы из-под пола. А чердачные мыши vulgaris мелкой беговней осыпали через щели между потолочными досками на полы второго низкого этажа шарики и крупинки утеплительного шлака и его угольно-черную пыль. Летучих мышей, некогда обитавших на чердаке, висевших там вниз головою в дневной спячке, давно извели малоумные привозные сезонные соседские проходящие коты, Финнеган отродясь их не трогал; а какая была красота, когда эти математические малютки с чернолайковыми перепончатыми заостренными крылышками вылетали в сумерки в причердачные воздушные пределы, повинуясь одним им локационно ведомым музыкальным интервалам, одна за одной, с паузами гауссовой кривой, чтобы на бреющем полете играть в ночных ласточек!

Вечерами шуршали в кустах и травах ежи, чьи семьи второе столетие соблюдали привычные маршруты и тропы.

На окраине сада хозяин завел фонарный столб для мотыльковых танцев, фонарь верхушки столба снабжен был выключателем на высоте роста ребенка, чтобы хозяйский сын вечерами, как начнут сходить на нет белые ночи, мог включать своих мотыльков.

Моя одноклассница, школьная подружка, дружила с сыном хозяев, ходили вместе в кружок; она и привезла меня в тот день впервые на его дачу.

Было воскресенье, народу на Финляндском толклось великое множество, мы еле втиснулись в готовый тронуться поезд и поехали. Пока мы ехали, вагонная толпа редела, и за Зеленогорском нам даже удалось сесть у окна. Привычная к сравнительно быстрым приездам (мои родители снимали комнатки с верандою то в Шувалове, то в Озерках, то в Дибунах), я удивлялась длительности поездки нашей. Наконец, подруга сказала: «Пошли в тамбур, на следующей выходим». Вагонный голос возгласил: «Следующая станция платформа Заходское. Выход из второго вагона».

Мы вышли на куцую маленькую платформу, и я остановилась в полном недоумении: ни вокзала, ни домов, ни людей.

— Ты ничего не путаешь? Какое-то нежилое место.

— А вот и нет, — отвечала подружка, — одно из самых жилых мест на свете.

И мы пошли через лес. Точнее, через бор.

— Тут не то что дороги, даже тропинки нет, — сказала я.

— Так ходим всякий раз мимо разных деревьев, чтобы тропинку не протаптывать и следов не оставлять, — отвечала она.

— Зачем?