Квартирная развеска

— А как их, с позволения сказать, в восемнадцатом году сюда на мероприятие занесло?

Молодой человек только плечами пожал.

— Тогда всех носило туда-сюда, мело по стране, как листья сухие ветром несет.

— Может, вы всё же литератор?

— Журналист я недоучившийся.

— Вот видите.

В паузе по небу чиркнул болид. Было тихо, только кузнечики почему-то стрекотали в траве, как на юге цикады; может, в качестве еще одного прислышения мирного канувшего в Лету летнего дня.

Тут, под ноги посмотрев, оступившись, спросил я, — а где же этих расстрелянных хоронили? Кладбища, вроде, на острове нет.

— Всех хоронили на косе. И красноармейцев, и заключенных. Коса на костях стоит. Хотя и в городе то там, то сям, когда пустырь расчищают или берег, черепа выкапывают.

— Заключенных?

— Я же уже сказал вам, тут один из пунктов ГУЛАГа находился. Заключенных погибло около пяти тысяч. В том числе князь Оболенский. Вечером, как у костра запели про корнета Оболенского, в полной невинности и незнании, кстати, запели, мне аж не по себе стало, ушел, в сарай с сеном завалился, уснул, как убитый. Вот как раз проснулся, выспался, к хозяевам, где остановился, ночью идти неудобно, сюда пришел, а тут и вы явились. Идите, отдыхайте, успокойтесь, не было сегодня никаких выстрелов ночных.

— А вы тут останетесь?

— Вернусь в сено, авось, убаюкает оно меня.

Уходя, я слышал, как он молится вслух в монастырском дворе, этот странный недоучившийся журналист.

Песня на самом деле была про поручика Голицына, думал я, вот журналистская неточность, но корнет Оболенский действительно упоминался в ней дважды. Надо же, думал я, в числе царских воевод, задумавших и построивших Свияжск, были братья Оболенский и Оболенский-Серебряный, а их потомки в этом самом дизайнерском городе мира через пять веков погибли. Впрочем, думал я, вспомним хоть Шекспира, всё это вполне вписывается в исполненную нелепой жестокости историю человечества.

Засыпая на своем сеннике среди так и не проснувшихся от моего выхода и появления соседей, я слышал, как позванивают в ушах струны гитары:

Не падайте духом, поручик Голицын,
корнет Оболенский, налейте вина.

И уже из сна, встречно, подпели похороненные на здешней косе под названием Татарская Грива глухим земляным еле слышным хором:

Поручик Голицын, раздайте патроны,
Корнет Оболенский, надеть ордена.

Первая скрипка на балу Воланда

Говоря о Вьётане, невольно думаешь о Паганини. [...] С первой до последней ноты мы словно стоим в магическом круге, у которого нет ни начала, ни конца.

Роберт Шуман

Мы часто оказывались с девушкой по имени Нина на одних и тех же лекциях, вкусы наши во многом совпадали, судьба была к нам благосклонна. Но впервые сели мы рядом на выступлении человека со странной фамилией Времеонов. Доклад его назывался «Первая скрипка на балу Воланда». Роман Булгакова, для многих оказавшийся главной любимой книгою, привел в тот день в гимназический зал целую толпу. Докладчик, высокий, крупный, почти грузный темнобородый человек начал выступление свое почти с извинений.

— Выступление мое, — сказал он (и мы поняли, что он не только смущается, но и стесняется, хотя старается виду не подавать), — должно было бы проходить по разряду реплик, но поскольку я не музыковед, не музыкант, не литературовед и даже не искусствовед, а форменный дилетант, решено было считать его докладом из раздела «Путешествие с дилетантом», да к тому же реплика должна быть короче, цельнее и структурированней. Предварять мое любительское эссе должен был замечательный знаток музыки, музыковед, музыкант Петр М., но, к сожалению, он не смог сегодня приехать, поэтому впечатление ваше от личности, о которой пойдет речь, будет неполным; но я решил рискнуть. В главе романа «Мастер и Маргарита», посвященной балу у Воланда и называющейся «Великий бал у Сатаны», говорится об оркестре, аккомпанирующем всем действам и танцам бала. Дирижер оркестра — король вальса Штраус, а первая скрипка — Вьётан.

«Глядите налево на первые скрипки, — шептал Коровьев Маргарите, — и кивните так, чтобы каждый думал, что вы его узнали в отдельности. Здесь только мировые знаменитости. Вот это за первым пультом — это Вьётан. [...]

— Кто дирижер? — отлетая, спросила Маргарита.

— Иоганн Штраус, — закричал кот, — и пусть меня повесят в тропическом саду на лиане, если на каком-нибудь балу когда-нибудь играл такой оркестр. Я пригласил его! И, заметьте, ни один не заболел и ни один не отказался».