Квартирная развеска

На тамилином экране еще светилась цитата: «La forme, c’est le fond qui remonte à la surface». («Форма — это глубинная суть, поднявшаяся на поверхность»), Charlotte Perriand, — а паж уже врубил свой магнитофон раньше времени, и излился в воздух женской гимназии теплый переливчивый обволакивающий, околдовывающий слушателя, льющий в уши мед соблазна женский голос, певший немудрящую chanson довоенных лет.

— Вы слышите, — сказала Тамила, улыбаясь, — легенду эстрады, звезду кабаре по прозвищу Черная Пантера (впрочем, было и другое прозвище, Черная Жемчужина) Жозефину Бейкер.

Зал, разумеется, оживился, увидев полуодетую красотку мулатку в перьях и побрякушках, с ослепительный улыбкой, мы не привыкли к подобным изображениям.

— Ну, намылят шею, — весело сказал мой сосед справа, ни к кому, собственно, не обращаясь, — не только Тамиле Доренко, но и всем организаторам да кураторам за этот вертеп разврата.

Сидевший в первом ряду Энверов картинке зааплодировал.

На одной из виниловых пластинок моих друзей-художников Жозефина Бейкер пела «Hello, Dolly».

По дуэтам очаровательная мулатка была большая специалистка. Несколько мужей, без счета любовников, список солидный, кого только там не было, Сименон, Де Голль, Хемингуэй, король Швеции Густав VI и иже с ними.

Жозефина Бейкер, дочь еврея-оркестранта и негритянки, встретилась с Ле Корбюзье на борту корабля. Я лично слышал два разных названия этого корабля; плавали ли они вместе не единожды? туда и обратно? или журналисты были, как всегда, неточны?

Ле Корбюзье, страдавший отчасти, как в начале XXI века будут выражаться, «мужским шовинизмом» и «манией гендерного превосходства», чуть-чуть бирюк, слегка боявшийся «этих баб», — чему мы обязаны фразой о вышивании подушечек в адрес Шарлотты Перриан при первой неудачной попытке ее устроиться к мэтру на работу, — он совершенно оттаял, расколдовался, обрел свободу после корабельного приключения.

Бейкер провела всё время круиза в каюте Ле Корбюзье, рисовавшего ее нагой, она ему пела, пишут, что потом создавал он новые здания в духе ее танцев; после встречи с Жозефиной Корбюзье построил свою виллу Савой, Villa Savoy. На мой взгляд, дом на побережье на мысе Кап-Мартен, построенный им для жены Ивонны, его последнее обиталище, напоминал — в память о Жозефине — корабельную мультиплицированную каюту. Когда он пил кофе с молоком, он улыбался, вспоминая Черную Пантеру, да и вид светлых кофейных зерен возвращал ему блики ее атласной кожи. Его эротические рисунки и фрески, возникшие после каютных радений 1929 года, это тоже Жозефина.

После краткого корабельного курса науки любви он разморозился, оттаял, расслабился, сделал, наконец, предложение своей Ивонне Галлис (чем-то отдаленно напоминавшей Жозефину) после восьми лет знакомства, женился на ней в 1930 году.

Изображение мало одетой Жозефины Бейкер несколько задержалось на экране, что вдохновило на классическую реплику из советской кинокомедии моего соседа слева, произнесшего:

— Облико морале!

Тут появились на экране Ле Корбюзье с Ивонной Ле Корбюзье. Они прожили вместе двадцать девять лет, брак их был счастливым.

— Еще одна женская фигура из девяти рядов до Луны, — сказала Тамила, — связанная с Ле Корбюзье самой необычной на свете темой, это тема — ревность. И ревность одного из великих архитекторов была — к дому. К дому, спроектированному и построенному Эйлин Грей.

— Голубоглазая черноволосая ирландка Эйлин Грей, — звенел голос Тамилы, алые пятна горели на щеках ее, — проектировала и выполняла мебель из металлических трубок хромированной стали, служивших несущими конструкциями, с 1918 года, когда в ходу была резьба, редкие породы дерева, лакировка времен модерна. Яркий пример ее авантюристического дизайна — кресло Bibendum с регулируемой спинкой «работа — отдых». Столик из дома Е-1027, стулья, зеркала, табуреты, ширмы — хрестоматийные, известные всем мебельщикам работы.

Но самое известное ее творение — дом на Лазурном берегу Е-1027, дом, на котором Ле Корбюзье был отчасти помешан, к чему испытывал он неадекватное и мало понятное чувство отчаянной ревности, — как к автору, Эйлин, посмевшей построить его, так и к самому дому, дразнившему его с момента возникновения. «Дом — это машина для жилья», известные всем архитекторам и дизайнерам слова великого и ужасного Ле Корбюзье, создавшего Модулор, построившего задуманную им как некий идеал Жилую единицу в Марселе, капеллу в Роншане, монастырь в Ла-Туретте, музей в Токио, город Чандигарх в Индии. Словно в пику ему произнесла и превратила в текст совсем другие слова: «Дом — не машина для жилья, это раковина человека, его продолжение, его отдушина, его духовная эманация». Ей же принадлежит фрейдистское высказывание о входной двери: «Вход в дом — это как попадание в рот, который за тобой захлопнется».