Квартирный

Виктор протянул руку к старику, коснулся сухого, горячего лба. В палате пахло лекарствами и смертью.

– Нет… Тимоша, друг мой. Пропадет в пустом доме. – В груди старика забулькало, и он зашелся кашлем.

Виктор вздохнул. Дедушка с детства любил рассказывать сказки про кикимор, леших и болотниц, что живут в лесах. И домовых, помогающих по хозяйству. Внук вырос, а сказки остались теми же.

…Похороны забрали последние силы. Теперь дедушка отдыхал там, где и хотел: на полузабытом кладбище, рядом с родной деревней. В трех метрах от бабушки. В километре от Витиной мамы.

В деревенском доме Виктор последний раз ночевал еще вначале весны. Обещал заехать летом, искупаться в речке, помочь подлатать крышу и привезти новый спиннинг. Не срослось.

А ведь предлагал старику перебраться в город, поближе к внуку. Поближе к врачам. Но тот лишь упрямился.

– У нас, может, и осталось всего пару дворов, да и те со стариками. Но даже так жизни тут поболее будет, чем в городах ваших.

Витя долго не мог уснуть, ворочаясь на скрипучей кровати в холодном доме – печь топить не стал. Последний, нелепый наказ дедушки: оставить открытой сумку или рюкзак, на дно положить печенье, желательно овсяное, и ложиться спать. На следующий день нужно было ехать домой, к работе и повседневной рутине.

Утром Виктор встряхнул пустой рюкзак, всё дно было усыпано крошками.

– Еще и мышей гонять, – проворчал мужчина и осмотрелся в последний раз.

Поправив лямки на плечах, он вышел из невыносимо опустевшего дома.

***

Туман затопил дворы, запертые в бетонных колодцах многоэтажек. Вдали от городов начало зимы – символ великого круговорота, отдых природы перед новой жизнью. Но мир подпирающих небо серых высоток сторонится жизни, не пускает ее на порог.

Там, в тумане, бродят они. Скелеты, огромные, как сами дома. Они являются к вечеру и не уходят до самого утра. Ступают неспешно, заглядывают в квартиры, мерцают глазами-лунами…

Тимоша поежился, завидев в тумане очередной силуэт, и отвернулся от окна. Растер окоченевшие ладони. Ему никак не удавалось согреться на новом месте, стены холодили, как могильные плиты. Ни красного угла, ни печи в квартире. Хозяин готовил на черном стекле или в жутко гудящей железной коробке со светящимся оконцем. Сам или уходил на весь день, или до позднего часа сидел перед своим телевизором.

Дедушка тоже любил устроиться вечерком в кресле напротив синего экрана, а домовенок всё гадал, как в этом ящике люди то помещаются. Не иначе, колдовство. В ящике нового Хозяина людей не было, наверняка, не вместил бы, тонюсенький такой. Были там буквы и цифры, кружочки чудные и линии цветастые. “Графики, таблицы и статистика” – так называл их человек, общаясь с женщиной по карманной коробочке.

– Чердака нет, подпола нет… – бормотал Тимоша, прохаживаясь по подоконнику. – Дурень, ой дурень! Соблазнился печеньем…

Он не отдыхал который день. Мешал холод, мешали кошмары – две мертвые луны нависали над ним, стоило прикрыть глаза. Да и какой же он домовой теперь, без своего угла-то?

– Тебе хорошо, сидишь вон в исподнем, ничего не чувствуешь. – Тимоша топнул ножкой. – А я тут околею! Зачем приглашал, если не к месту я?

Обида расцвела горькой полынью.

Тимоша схватил ручку, дернул – та не поддалась; тогда покрутил и снова дернул. Окно распахнулось, в лицо ударил прохладный ветер, но даже его дыхание показалось теплее комнаты за спиной.

– Умел гостя звать, умей и встречать… – пробормотал домовенок и шагнул наружу.

Высота встретила свистом ветра в ушах, и вот уже Тимоша стоит и отряхивается от грязного, липкого снега.

Оглянулся. Куда идти? Как из бесовского града выбраться? Где новую хату сыскать? Брел Тимоша по дворам, шлепая промокшими лаптями, среди спящих самоходных телег. Губы в кровь искусал.

– Да подожди ты! Мы тут были уже! Черт.

Тимоша оглянулся посмотреть, кто поминает Лукавого. Парочка в цветастых шапках, молоденькие совсем. В коробочке светящейся что-то выглядывали, красными от мороза пальцами тыкали.